Голос зовущего - Алберт Артурович Бэл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лошадей приходилось перековывать чаще, чем обычно, — на голых мостовых шипы быстрее стачивались. Случались и несчастья, один лихач-извозчик налетел на трамвай, был раздавлен, пострадала при этом и лошадь. Ворота и парадные в домах было велено закрывать в пять часов пополудни, в городе продолжались облавы. С первого по двенадцатое января тысяча девятьсот шестого года в Риге было арестовано семьсот шестьдесят девять лиц, все они подозревались в подстрекательстве к забастовкам, политическим выступлениям, хранении оружия, насилии против государства и чинов полиции. Десятого января неизвестными злоумышленниками были разграблены питейные лавки по Большой Московской, 116, 26, 105, по Юрьевской, 39, по улице Сколас, 19, а также на углу Курляндской и Тукумской, подобные происшествия случались ежедневно, неизвестные разбивали бутылки, забирали из кассы деньги, полиция хватала наугад возможных виновников.
Двенадцатого января все гостиницы и постоялые дворы, находившиеся вне Старой Риги, были оцеплены войсками. На всех линиях останавливали трамваи, повсюду искали оружие и запретную литературу. Солдаты перекрыли улицу Авоту, Мариинскую, Тербатес, Елизаветинскую, Александровскую. Проверяли каждого прохожего. На базаре Берга обыскали более двухсот приезжих, было найдено шестьдесят револьверов и арестовано шестнадцать человек. И квартиру Аустры Дрейфогель вверх дном перевернули, обыскали харчевню, и потому-то собрание дружинников тринадцатого января было назначено в уже проверенном армией районе. Дело верное, как заметил дружинник Кезберис, в прошлом сам солдат, снаряд не падает дважды в одну и ту же воронку. И вот пожалуйста — упал. Сомнений быть не могло, за этим скрывалось предательство.
Тринадцатого января солнце встало в восемь часов сорок семь минут, продолжительность дня — семь часов сорок семь минут, заход солнца — в четыре часа тридцать две минуты пополудни, и к тому времени более десятка членов боевой дружины получили приказ явиться на чашку чаю в конспиративную квартиру книгопродавца Августа Ранкиса при его книжной лавке на перекрестке Романовской и Суворовской.
II
В книжной лавке Августа Ранкиса во второй половине дня по пятницам покупателей бывало мало. Заезжие крестьяне спрашивали календари, заглядывали студенты за учебниками. Говорили о студенте Рижского политехнического института Теодоре Индриксоне, будто бы убитом в Казданге. Вошел человек и спросил только что вышедшую книгу «Тело женщины», в которой, по его словам, наглядно представлены все части женского тела. Ранкис вежливо объяснил, что подобных книг он не держит, но что гражданин может обратиться на книготорговый склад Калныня и Дойчмана, и, в свою очередь, предложил гражданину купить книгу А. Бебеля «Женщина в прошлом, настоящем и будущем», но гражданин отказался, объяснив, что его интересует лишь «Тело женщины».
Вслед за ним в лавку вошел седовласый, элегантной наружности господин. Даже в походке его сквозила какая-то оригинальность.
Трудно сказать, в чем заключалось это неуловимое своеобразие: то ли в изяществе, с каким он приподнял для приветствия мягкую шляпу, в то время как большинство рижан носило жесткие котелки или меховые шапки; то ли в манере держать подбородок своенравно выпяченным, в то время как большинство людей ходило по улице, втянув головы в воротники; то ли в его шелковистых тюленьих рукавицах и тюленьих же гетрах, в то время как большинство господ носило простые замшевые перчатки и прочнейшие производства фабрики «Проводник» галоши поверх английских полуботинок.
У господина была черного дерева трость с рукояткой из моржовой кости.
Несмотря на все это, господин был рижанином, — видный фотограф и дилетант от искусства Зилбиксис, давнишний клиент Ранкиса. Он покупал географические атласы, монографии по искусству, нотные тетради, руководства по черной магии, фолианты по оккультизму, а также сочинения по экономике и исторические романы.
Зилбиксис открыто поддерживал революционные идеи, был коротко знаком чуть ли не со всей рижской интеллигенцией, и в это тревожное время на квартире у фотографа нередко собирались недовольные интеллигенты, не связанные с революцией, но относившиеся к ней сочувственно.
Ранкис знал, что дилетант Зилбиксис жаждет участвовать в революции. Фотограф не раз говорил, что мог бы спрятать у себя бомбы, появись такая необходимость, и Ранкису предлагал в его книжной лавке устроить тайник взрывчатки, однако Ранкис отказался под тем предлогом, что его интересует лишь прибыль, она, мол, для него и дороже и ближе, чем туманные посулы революционеров о равенстве и братстве. По правде сказать, Ранкису был симпатичен этот старик, но железные законы конспирации запрещали даже словом обмолвиться о своих связях с подпольем, не мог же, в самом деле, Ранкис признаться, что участвует в движении, что лавка его давно уже используется как место собраний боевых дружинников, что Ранкис лично знаком с легендарными людьми города и не однажды укрывал их у себя.
— Добрый день! — сказал Зилбиксис, сдержанно кланяясь. — Опять пошла потеха! Слышали, на Мельничной даже перестрелку затеяли, кто-то арестован. Одного на месте пристрелили. А может, все сплетни. Давно ли мы слышали, что актера Берзиня застрелили. Слава богу, оказалось вздором, всего-навсего арест. Собираюсь пройтись до Мельничной, душа болит об этих молодых людях.
— А мне надоело, — ответил Ранкис. — Каждый день одно и то же. И когда кутерьма эта кончится, кругом сплошные убытки, так можно всех покупателей растерять. У людей пропадает охота сидеть дома, читать книги, им бы только шляться по улицам, делать всякие глупости, устраивать беспорядки.
— Вы безнадежный консерватор, господин Ранкис, — с сожалением молвил Зилбиксис. — А я верю в прогресс!
— Да разве ж это прогресс? — усомнился Ранкис.
— Начало прогресса, — заверил его Зилбиксис.
— Вот где начало моего прогресса! — сказал Ранкис, выдвигая ящик кассы и кивая на аккуратно разложенные по ячейкам стопки ассигнаций. Рядом поблескивал никелированный браунинг, под ним лежало разрешение
