Полигон - Александр Александрович Гангнус

— И он еще удивляется, чего ради прежние дружки его результат решили прикарманить… Да они ж по себе судили… Да и меня, если б такая квартира, да в Москве, озолоти — больше бы в Ганч не поехал. Ей-богу. И диссертация у тебя на носу — и вовсе не по нашим делам. Посуди сам. Сели они с Чесноковым, вот, как мы, за бутылкой, раскинули мозгами: нет вам со Светой резона в Ганч возвращаться — бо за каким бесом? Квартира теперь есть, ты вот-вот кандидат, и путь тебе назад, в Институт этот, философии природы? — открыт. И ведешь ты себя, будто подтверждаешь их догадки, — тянешь с отъездом, откладываешь — ясно, устраиваешься. Значит, результат ваш или вообще пропадет, или уплывет вместе с вами в другое ведомство. Так они рассудили, так и шефа подбили, ясное дело. Иначе их не понять. Больно глупо подставились.

— Может быть… Крошкин мне тогда сделал неожиданное предложение. С полгода пустовало у них место ученого секретаря института. Это — сразу старшего бы дали. Но дело муторное, хлопотное, интрижное, с бумажками-протоколами, каждый день надо на работе. Ясно было, что не для меня это, но отказался не сразу, размышлял с месяц, потом приятеля туда сосватал. Лютиков мог что-то про это слышать… Впрочем, что я… Наверняка слышал. Он там реферирует. Только не надо, по-моему, Олег, даже пытаться их понять. Лично я теперь не испытываю ни малейшего желания, чтобы они меня понимали. И сам пойму их, только если буду как они. Пусть такие, как они, и такие, как мы, существуют раздельно в обстановке полного взаимонепонимания. Предлагаю выпить за это.

— Ишь как твой мужик заговорил, — ухмыльнулся Яша, обращаясь к Свете. — Экстремист!

— Спорный тост, — сказал Дьяконов, — но на сегодняшний день он — оправданный. А выпить можно, шо ж.

Они выпили.

— А все-таки, скажу я вам, взаимонепонимание — это всегда плохо, — продолжал Олег, закусив, — и слишком вокруг его много, шо ж за него еще выпивать? Помнишь, Вадим, как в столовой я вперед тебя лез, — не дам, думаю, этому паразиту вперед меня борща съисты. Потом вспомнить стыдно было. Шо ж это за жизнь, когда все по шайкам распределятся и круговую оборону займут? Не… Я так чем старее становлюсь, тем больше вижу: любого человека понять можно. Даже в подлости. В этом — так даже легче. Подлость, хамство, вообще животное — сидят в каждом. Лютиков, который Фрейда перепевает, в этом прав. И писатели-педагоги всякие уж постарались. И убийцу заставят пожалеть, и развратника. Но понять — не значит простить. Нельзя спускать человеку, способному быть богом, если он пожелал оставаться зверем. А разница — очень простая. В культуре и воспитании. Вот, скажем, шо такое есть в человеке «достоевщина». Эти страсти необузданные и все такое — ну, понимаете. Да просто распущенность, либо недостаток культуры и воспитания, либо отказ от них под каким-либо благовидным предлогом — для здоровья, мол, вредно, как у Фрейда. А шо основное, принципиальное в культуре и воспитании? Уважение к другим, к людям — как вообще, так и к отдельной личности, желание и умение причинять своим, личным минимум неудобств окружающим. И если идет человек на явное нарушение этого принципа, на подлость, то это всегда от невоспитанности и бескультурья. От нежелания самостоятельно преодолеть в себе зверя. А это тоже — от атмосферы, он неправильного воспитания. Подонок с детства привык, шо все его должны понимать и даже уважать, а вот от него ничего такого не требуется.

— Ты не учитываешь природные способности и бездарность, — вставил Вадим. — От них тоже многое зависит.

— И не хочу здесь учитывать. Нельзя ставить способность быть человеком от случайной одаренности. Тогда плохо дело. Пропасть между людьми на вечные времена. Нет, главное — бескультурье и дикое воспитание. Поверьте, знаю, шо говорю. Это ты, Вадим, интеллигент в надцатом поколении, ты об этом и не думал, может. А мне то — крови стоило. И сейчас… Это трудно. Но каждый может — вот шо главное. Каждый в меру свою, конечно, по способностям. Но это уже тонкости и подробности. Сначала надо стать человеком. Вообще-то я уверен: никакой человек от своих подлостей радости не имеет. Но может свихнуться, особенно если попадет не на свое место.

— Не по способностям! — ввернул-таки свое Вадим.

— Можно и так сказать. Вот, к примеру, Эдик. Да раньше, пока он не защитился да начальником не стал так шо? Нормальный был вроде парень. И Жилин, я еще помню, как он приехал. Вроде и случайно завхозом стал. Лаборантом был в Институте энергетических проблем — незадолго. Наукой интересовался. Душа человек, да и только. Он и сейчас… с ним о книгах интересно поговорить, не говорил? И уважать… знаешь, он больше уважает, скажем, меня, тебя, хотя и сожрет при случае за милую душу, только подставься. А Эдика — ни во что ставит, хотя и заодно с ним. Не заметил?

— Заметил, — сказал Вадим. — Ну и что? Лютиков вон тоже меня вроде так уважал, а Эдиком просто помыкал. Что это изменило?

— А он обаятельный, Жилин, — сказала Света. — Мы как-то зашли к нему с Вадиком по пустяковому вопросу, так он нас часа два развлекал, не отпускал. И журналы какие-то еще довоенные интересные показал, и оттиски статей, где его как лаборанта кто-то хвалит. А в это время Эдик. Нас увидел, аж побледнел, но ничего не сообразил, как невежа, бубнит: пошли, мол, Илья Лукьянович, там наши собрались. А Жилин ему так спокойненько, даже с издевочкой: не видишь, что ли, занят я. И отправил. И за стол не позвал, а там угощение ничего себе для нас было выставлено и рюмки налиты.

— Видите. А в глаза, в глаза-то смотрели вы их? Да ведь жалко ж иногда. Шо Эдик, шо Жилин, шо Саркисыч. Бо тоска ж там смертная. Знает, шо не совсем человек.

— Насчет Жилина не скажу, — ответил Вадим, — а насчет Эдика и Саркисова согласен. Я сразу заметил и никак не мог понять, отчего мне их как-то поначалу хотелось пожалеть и успокоить. У них в глазах не только тоска, но и страх. Мне все казалось, их гложут какие-то неприятности. А это — страх разоблачения. Оба они, в общем, по-житейски, вовсе не дураки и понимают, что берут не по чину… Ну, как бы это сказать… Оба должны произносить слова и выражать мысли на уровне, далеко превосходящем их максимальный, по способностям, уровень. И хотя научились оба изворачиваться в опасных ситуациях — есть у каждого этакий набор универсальных гмыканий, междометий и неопределенно-глубокомысленных фраз, — они