Сочинения в четырех томах. Том 4 - Владимир Гиляровский

— Это кто? — спросил он Ваню.

— Мой товарищ из деревни, вместе учились.

— Что ты делаешь в Москве? — обратился он ко мне.

— Служу в трактире Павловского.

— На Трубной площади?

— Да. — Я удивился тому, что он знает адрес трактира.

— Что же ты там делаешь?

— Занимаюсь мытьем чайной посуды. — Давно в Москве?

— Недавно, месяц с небольшим.

Разговаривая, он внимательно оглядывал меня. Я стоял в поношенной поддевке со сборами и мял в руках шапчонку, из которой выбивалась серая пакля. Расспросив обо всем, он стремительно удалился.

Мы остались одни.

— Какой у тебя хозяин-то… Должно быть, строгий, свирепый. Уж очень у него вид-то… А?

— Не-е-е-е… Он бознать какой хороший. Не взыскательный, — ответил Ваня, — страсть добрый.

Через некоторое время снова слышим за дверью тот же шум и грохот; дверь по-прежнему отлетает, и в комнату снова входит Владимир Алексеевич.

— Шапка у тебя, я вижу, износилась, на-ка вот надень, — сказал он и подал мне новенькую шелковистой шерсти.

Я расправил сложенный пирогом убор и быстро надел его на голову.

— Ну, как? — спросил он.

— Самый раз, — отвечаю с улыбкой и смущением.

Он тоже улыбнулся, и лицо его мгновенно преобразилось, просияло, оно стало ласковое, приветливое. «Он только на первый взгляд сердитый, — подумалось мне, — а на самом деле велик добротой».

Утром на другой день, явившись на службу, я показал шапку Александру Митрофановичу, одному из старейших половых. Уж очень мне хотелось похвастаться подарком и поделиться радостью.

— Это мне хозяин земляка подарил, — сказал я.

— Кто же это такой хозяин, что так раздобрился? — удивился Александр Митрофанович, разглядывая шапку. — Богатый подарок, даже не верится. Он тебе, может, родня?

— Нет, увидел впервой.

— Кто же он?

— Гиляровский, писатель.

— Владимир Алексеевич?

— Да, а вы его разве знаете? — не без удивления спросил я.

— Кого я не знаю, если столько лет прослужил в трактирах. Знаю и многих писателей. Гиляровский известен.

В судомойку торопливо вошел Тоскин с подносами в обеих руках.

— Вот и он знает Гиляровского, — сказал Александр Митрофанович, выходя в зал.

— Как же не знать, — ответил седобородый Тоскин, — я из его табакерки нюхал, когда служил в трактире у Тестова. Душевный человек Гиляровский, за чернь стоит. Господа при мне говорили в трактире: он о простонародье книгу выпустил, а правительство велело ее сжечь… Во как!.. — закончил он.

Постылая служба продолжалась. Про себя я решил, что надо искать другое место. Мне предлагали работу в колониальном магазине, но там тоже рабочий день длился восемнадцать часов. Сунулся было в типографию, там сказали, что если у меня нет квартиры и домашних харчей, то в ученики не возьмут. Звали в ренсковой погреб торговать вином, но я отказался: не по душе было это дело. А еще омерзительнее было в трактире. Половые из молодых ночью уходили куда-то пьянствовать. Мой товарищ Митька, как я стал замечать, все чаще стал прикладываться к горлышкам пустых бутылок, потягивать из них украдкой остатки рома, токая, портвейна, коньяка и прочих вин всяких фирм — Депре, Сараджева, Леве, Арабаки, он не отказывался и от изделий Петра Смирнова и вдовы Попова.

Но я избегал этого. Крепко помнил напутствие матери перед отъездом в Москву. «Не одурманивайся хмельным, — говорила она, — от этого дурмана идет все зло и погибель. Не слушай дурацких пословиц: „Пьян да умен — два угодья в нем“ или „Пьяный проспится, а дурак — никогда“. Эти пословицы выдумали пьянчужки для своего оправдания. Я еще не видела на своем веку умного пьяного. Зелье как раз и затуманивает разум, одурачивает человека, а если пьяный проспится, то часто встает нищим или преступником». Эти советы я считал верхом мудрости. Собрался я было поговорить с Митькой с видом «знатока» о гибельности пристрастия к хмельному, но поговорить не пришлось. Неожиданно ко мне явился Ваня Угаркин.

— Гиляровский требует, — выпалил он, тяжело дыша. — Мы с мамой в деревню уезжаем, и он хочет поставить тебя на мое место. Идем скорей, там уже других ребят рекомендуют, а он тебя вспомнил.

И вот я на службе у В. А. Гиляровского. Еще вчера мое жилье находилось в душном и темном подвале, а теперь мне отвели хорошую, светлую комнату с огромным окном и высоким потолком. В ней стоит кровать, ясеневый диван с ящиками, куда можно положить свои вещи, просторный стол, покрытый бордовым сукном и окруженный несколькими добротными стульями. В первый раз я почувствовал себя человеком.

Долгое время по привычке я просыпался около шести. В доме еще все спали, было тихо, и, повернувшись на другой бок, я опять засыпал. Часов в восемь на кухне слышалось движение, прислуга звякала медной самоварной крышкой, гремела трубой — это она готовила чай.

Поднимался и я. Умывшись, быстро спускался в швейцарскую, где висел наш почтовый ящик, вынимал оттуда газеты, журналы, письма и приносил в контору. Там меня ждал Владимир Алексеевич. Он часто возвращался домой поздно, когда уже все спали: задерживался в редакциях, в клубе или в литературном кружке, но вставал всегда рано.

Просмотр газет Владимир Алексеевич начинал с «Русских ведомостей», где он в то время работал. Он читал их не за столом, а стоя у дубовой конторки на высоких ножках.

Поспевал самовар. Домашние еще спали, и чай Владимиру Алексеевичу приносили в контору, а я шел пить в кухню. Но часто мы чаевничали на кухне вдвоем.

Около десяти часов Владимир Алексеевич уезжал по разным газетным делам.

Редакция «Журнала спорта», помещавшаяся в квартире Гиляровского, начинала свою работу тоже в десять утра. Приходил секретарь журнала В. В. Генерозов. Раздавались звонки телефона, приходили посетители. Секретарь давал мне прочитанные гранки журнала, и я вез их для правки в типографию, а оттуда привозил новые набранные материалы.

Конка тогда ходила, как шутили в народе, «в десять дней — девять верст». Едешь, бывало, к Волчанинову или в Марьину рощу, в типографию Чичерина, куда потом передали печатание журнала, или в дальнюю редакцию — обязательно берешь с собой книгу. Много проглотишь страниц при дальней дороге со множеством остановок.

В выборе книг мне часто помогал Владимир Алексеевич. Однажды он дал мне «Власть тьмы» Л. Н. Толстого.

Я раскрыл ее и удивился: «Власть тьмы» не похожа на другие книги, в других за первой главой идет вторая, за второй — третья, а в этой на первой странице я прочел:

«Явление первое

Петр, Анисья, Акулина. Последние поют в два голоса.

Петр (выглядывая из окна). Опять лошади ушли. Того и гляди, жеребенка убьют. Микита, а Микита!

Голос Микиты. Чего?

Петр. Лошадей загони».

Хотел было бросить, да побоялся: а вдруг Владимир Алексеевич спросит?

Нет уж, раз советует прочитать — значит, надо читать. После службы уселся за «Власть тьмы». Читаю одно явление за другим, за первым действием — второе. Так и читал без отрыва, пока не закончил.

На другой или третий день Владимир Алексеевич позвал меня в кабинет. Усадив против себя, он раскрыл табакерку.

— «Власть тьмы» прочитал?

— Прочитал, — ответил я.

— Что скажешь?

— «Власть тьмы» произвела на меня сильное впечатление. Я еще не читал ни одной такой книги, которая действовала бы так захватывающе.

— Что же производит сильное впечатление?

— Мне уже начинает казаться, не был ли у нас когда-нибудь в деревне Толстой. У нас есть старик — дедушка Василий Макушкин, которого почему-то все зовут Зюбой, он — две капли воды Аким Толстого, будто с него и написан. Только и слышишь от него «тае» да «того»: «Лука Иваныч, скажет он, как бы тае… не опоздать с посевом… посев того… в срок надоть…» Бабка Степанида Истратова у нас точь-в-точь говорит, как Матрена, жена Акима: «Сам видишь, как чижало живем, девку-то и приходится в город, в куфарки отдавать». Он такой дотошный, каждое слово у него на месте, будто сам из мужиков вышел.

Владимир Алексеевич отодвигает ящик письменного стола, где у него всегда есть что-нибудь про запас, достает оттуда конфетку и подает мне с доброй улыбкой.

— Это тебе гонорар за рецензию на «Власть тьмы». Таков был Гиляровский. С первых дней появления в его доме я не помню других отношений с его стороны, кроме товарищеских, дружеских, будто мы были родные или ровесники.

В один из вечеров В. А. Гиляровский рассказал мне о своей родословной. По семейным преданиям, прадеды его по мужской линии в старину жили в запорожских степях.

Один из них был выслан под надзор полиции в Новгородские края. Он слыл среди окружающих неуемным весельчаком, жизнелюбом и редкой доброты человеком. За свой веселый нрав он получил от друзей и близких кличку Гилярис (веселый). От этого латинского корня и пошла фамилия Гиляровских.