Генерал и его армия - Г Владимов

- А он - оказал?

- В том-то и дело, что ни хрена. Скорей - они его презирали, и слово "вольтерьянство" считалось у них ругательством. Но зачем я это написал! Вот и сижу.

- Да ведь чепуха собачья!

- Я тоже так думаю. Расстрелять - не расстреляют, это в следующий раз. Но экскурсия на Соловки, лет на восемь, мне обеспечена.

В свой черед, генерал ему без утайки рассказал о своем. "Писучая жилка", выслушав его, помрачнел.

- А вам, мой генерал, надо бояться.

- Чего?

- А того самого. Что мне не грозит пока. Вам есть прямой смысл бояться и не верить ни одному слову вашего следователя. Вы должны во что бы то ни стало выйти на волю. И держите себя с уверенностью, что вы им еще понадобитесь. Сумейте их в этом убедить. Именно в этом, а не в своей невиновности. Вы им не свой, только не подозреваете об этом. Есть христиане, которые не подозревают, что они христиане. И это - самые лучшие из них. Так и вы. Не свой, вот в чем ваша вина. Однако не все для вас потеряно. Ведь война на носу, мы только не говорим об этом. И наши Ганнибалы, конечно же, не справятся, просрутся. И так как слишком многих убиенных уже не воскресить, то вся надежда будет на вас, мой генерал.

- Да в том-то и дело, что не верят они насчет войны.

- Верят, не сомневайтесь в этом. И боятся смертельно.

- Почему же армию так разоружили, лучших людей - в распыл? Ну, провинились, допустим, так и держали бы их про запас по тюрьмам...

Задавая этот вопрос, он о себе спрашивал, и "писучая жилка" это понял, ответил и с печалью, и с явным желанием приободрить:

- Вы дослужитесь до маршала. Если только выдержите. Боже мой, как трудна ваша задача! Мало побеждать во славу цезаря, надо еще все победы класть к его ногам и убеждать его, корча из себя идиота, что без него бы не обошлось! Ваши несчастные коллеги этого не поняли, вот в чем они провинились. Но вы спрашиваете, почему нельзя было, учитывая их заслуги, что-то другое для них придумать, почему обязательно - смерть? Не так ли, мой генерал?

- Так.

- Я думаю, правы те умные головы, кто исследует для этого случая модель воровской шайки, законы общества, которое себя чувствует вне закона. Воры и бандиты никакого другого наказания не знают, только смерть. Это даже не наказание, это просто мера безопасности. По тюрьмам будут сидеть те, кто у них не вызывает опасения. Но при малейшей опасности... Вы меня понимаете?

- Что-то слишком они стараются, - сказал генерал. - Зачем столько, удивляюсь я. Одного напугать как следует - это трем тыщам наука.

- О, вы преувеличиваете совокупный интеллект человечества. Оно плохо усваивает уроки истории, то есть даже совсем не усваивает, и приходится эти уроки повторять и усиливать, главное - усиливать. Так что наши следопыты действуют мудро. Инстинктивно, а - правильно. Они проводят величайший исторический эксперимент. Чтобы искоренить неискоренимое - собственность, индивидуальность, творчество - они положат хоть пятьдесят миллионов, а напугают полмира. Эксперимент - бесконечный и заранее обреченный, через тридцать-сорок лет это будет ясно всем. Но на их век работы хватит.

- Что-то мрачно вы рисуете, - возразил генерал. - Что же, они о внуках своих не думают?

- Напротив. Все и делается ради внуков. По крайней мере так часто они об этом твердят, что и сами поверили. Только не знают, что внуки от них отшатнутся в ужасе.

- Ну, кто как. Некоторые и погордятся. Это же как бы новое будет дворянство.

- Вы думаете? А, пожалуй, вы правы... Кстати, как мы условимся их называть? Просто - "они"? Ведь нет им аналога в мировой истории.

- Злыдни, - сказал генерал. - Злодеи.

- Позвольте, мой генерал, не согласиться. И самый главный из них - не злодей. Он - слуга народа. Я не думаю, что ему доставляет удовольствие уничтожить таланты, он даже старается кое-кого защитить. Но это ему не всегда удается. Народ любит казни, а он - восточный человек, он понимает такие вещи. И глупо называть его извергом. Он просто придумал новые правила игры. Представьте, вы играете в шахматы, и ваша пешка ступает на последнее поле. Ваш противник обязан вам вернуть ферзя. А он берет да этим ферзем вас по голове. Оказывается, он ввел новое правило, только вас не предупредил.

- И какая же тут защита?

- А никакой. Не садиться играть в такие игры, где правила меняются с каждым днем. Как только сели - Господь Бог уже не на вашей стороне, всем теперь заправляет сатана. Вы, мой генерал, по роду своей профессии играете в эти игры, так должны быть готовы ко всему. Пусть вас утешит, что наши худшие опасения все-таки не сбываются. То есть не всегда сбываются.

- Но, может, и у него свои правила, у сатаны? - спросил генерал, усмехаясь. - Не одно злодейство на уме?

- Мой генерал, вы на верном пути. Вам надлежит усвоить: ничто у нас никогда не делается из побуждений добра, то есть делаются и добрые дела, но все равно из каких-то гнусных соображений. Я верю, например, что у вас все кончится хорошо - но не потому, что кого-то одолеет жажда

справедливости, кто-то за голову схватится: что же это мы творим! А вмешается - дьявольская сила. Вот на нее и надейтесь. Она окажется сильнее. Бог эту страну оставил, вся надежда - на Дьявола.

Между тем все то, что казалось таким ясным и очевидным в камере, в их "размышлениях у параши", не оказывалось таким в кабинете следователя. Игру, от которой предостерегал "писучая жилка", генерал не мог пресечь, не мог сомкнуть уста и вовсе не отвечать на любые задаваемые ему вопросы. Так, верно, следовало поступить при начале следствия, но не тогда, когда уже согласился хотя бы назвать свое имя и звание - то, что следователь мог вычитать из документов, изъятых у арестованного. И надо было обладать волшебным умением пропускать мимо ушей вопросы и обвинения самые чудовищные, подчас идиотские, от которых кровь бросалась в голову и затмевала сознание.

- Вы же лакей Блюхера! - кричал Опрядкин. - И вы эту связь будете отрицать?

Кобрисов был "лакеем Блюхера" в той же мере, как и лакеем Ворошилова, а связь была такая, что Блюхер командовал, а Кобрисов ему подчинялся. Но теперь выплывало, что слишком хорошо подчинялся, Блюхер на смотрах и учениях ставил его дивизии самые высокие баллы, а его самого представил к ордену Красного Знамени. И говорил не раз, что может вполне положиться на дивизию Кобрисова.

- Это - в каком же смысле? - спрашивал Опрядкин. - Это когда придет время открыть границу японцам?

Свой вопрос повторял он часто, и всякий раз генерал так и видел себя, поднимающего полосатый шлагбаум, и колонну ожидающих грузовиков с желтолицей пехотой.

Об одной детали Опрядкин говорил не без удовольствия, что она далеко не лишняя в его "следовательской копилочке". На обычных стрелковых мишенях, где изображался бегущий в атаку пехотинец, он был в мелкой каске неопределенного образца, скорее английского (напоминание об Антанте). Так вот, генерал зачастую на стрельбищах выражал недовольство этими, утвержденными Наркоматом Обороны, мишенями, говорил, что каски следовало бы намалевать глубокие, как у немцев, какие и придется увидеть стрелку.