Династия - Синтия Харрод-Иглз

— Но, матушка, не слишком ли это сурово по отношению к бедной Белле? — засомневался ее старший сын.

— Бедная Белла стала большой упрямицей, к тому же своенравной и несговорчивой. Если бы я вбила в нее здравый смысл с самого начала, не поддаваясь ничьим влияниям, то сейчас не должна была бы прибегать к таким крайним мерам. Но как случилось, так случилось. Она выйдет замуж за Эзру Брэйзена, и это мое последнее слово. К счастью, погода стоит хорошая, так что она не пропадет. В комнате есть какие-то подстилки — на них она может спать. Через окно ей не убежать — оно слишком мало. Она образумится, потому что очень скоро поймет, каково это обходиться без хорошей еды и прогулок верхом. А чтобы не затягивать время наказания, я намерена немного поморить ее голодом.

— Матушка!

— Тише, молодой человек! Изабелле это не повредит. Ей будут приносить хлеб и воду, так что придется пока обходиться без любимых соусов. Я хочу, чтобы она проявила покорность, как и положено хорошей дочери. Пусть думает о том, что, будь она замужем, ела бы все, что ей заблагорассудится.

Неделю Изабелла просидела взаперти. Каждый день ей приносили кувшин с водой и кусок хлеба. Иногда она впадала в ярость, кричала и пыталась выломать дверь. Временами мерила шагами комнату, захлебываясь слезами. Но большую часть времени она сидела на комоде с мрачным и упрямым выражением лица и размышляла. Все продолжали заниматься своими делами, прекрасно зная о присутствии в доме узницы, но никто не посмел вмешаться и хотя бы тайно передать Изабелле еду. Элеонора продолжала сердиться на Джо. Она была настроена так решительно, что никто не осмелился перечить ее воле.

В конце второй недели Изабелла сильно похудела, побледнела, под глазами появились черные круги. Но она все равно продолжала проявлять упорство.

— Мне плевать, если я здесь умру, — заявила она. — Для меня смерть гораздо привлекательнее, чем это замужество.

Эзра снова наведался к Элеоноре, и она обговорила с ним все условия, но сказала, что не готова еще назначить день свадьбы. Брэйзен заподозрил что-то неладное и сразу начал выставлять той требования, но Элеонора решительно охладила его пыл.

— Если уж я оказываю вам честь, разрешив жениться на моей дочери, вы должны быть терпеливы и подождать, пока я сама сообщу вам дату свадебной церемонии. Вам не придется долго ждать.

После его ухода Элеонора погрузилась в раздумье. В конце концов она позвала свою горничную и приказала:

— Пойди к господину Дженни. Скажи, чтобы он дал тебе розги и принеси их мне в рабочую комнату.

Когда горничная выполнила распоряжение, Элеонора отпустила ее, а затем спустилась в комнату, где сидела в заточении ее дочь. С расстроенным видом она посмотрела на розги, которыми иногда учитель наказывал Томаса и Гарри за непослушание — другие мальчики росли спокойными и послушными. Она смотрела на это орудие наказания, словно представляя его силу. Лицо Элеоноры было печальным, но она считала, что должна выполнить свой долг, даже если это не принесет ей ничего, кроме горечи. Она провела рукой по лицу, а затем выпрямилась, словно приняла окончательное решение, и, достав ключ, вставила его в замочную скважину.

Изабелла обвенчалась в церкви Святой Троицы на следующий день после праздника урожая.

День выдался пасмурный, но теплый. Целый день накрапывал мелкий дождь. Изабелла проплакала все время, словно соперничая с погодой. От слез у нее опухли и покраснели глаза, изможденная и уставшая, она выглядела гораздо старше своих лет. Эзра Брэйзен явно с колебанием ответил согласием во время произнесения традиционных обетов. Изабелла же, напротив, отвечала хотя и тихо, но не колеблясь. За неделю она поняла, что готова умереть, чтобы не выйти замуж, однако не готова терпеть ежедневные побои, и лучше уж выйти замуж. Ее страшила не столько боль, сколько унижение, которое она испытывала. Больше всего ее сломило ожидание неминуемого наказания. Теперь она совершенно точно знала, какие испытания ей не под силу.

Еще она совершенно точно знала, что никогда и ни при каких обстоятельствах не простит свою мать. Во время свадьбы и пира, который состоялся после церемонии, она часто останавливала свой взгляд на Элеоноре. В ее глазах была неприкрытая ненависть. Элеонора видела это, но решила не придавать значения настроению своей дочери. Она считала, что теперь, когда дочь устроена в жизни, она поймет, что все было сделано для ее же блага и для пользы семьи. А если и не поймет этого, то какая, в сущности, разница? Изабелла замужем, и ничто не изменит положения дел. Эзра неуклюже танцевал со своей невестой, на свадьбу он надел туфли на высоких каблуках, чтобы не казаться ниже Изабеллы. Перехватывая ее взгляд, что, впрочем, случалось не очень часто, Эзра многозначительно улыбался и кивал ей головой. Она не отвечала ему, ибо с ужасом представляла себе грядущее испытание. Больше всего ей не нравилась его манера облизывать губы.

В первый раз за многие годы перед ней возникло лицо ее давно покинувшего этот мир возлюбленного. Он улыбался ей через годы, которые их разделяли. Люк был ей особенно дорог и мил теперь, и никогда прежде она так ощутимо не осознавала, что он потерян для нее, потерян навеки. «О Люк, почему смерти было угодно разлучить нас? Боже мой, что я сделала, чтобы заслужить такие страдания?» — плакало ее сердце.

Глава шестнадцатая

Изабелла лежала в кровати, со страхом ожидая своего мужа. До нее доносились шаги поднимающегося по лестнице Эзры. Прошло всего два месяца со дня свадьбы, но ей казалось, что они тянулись дольше всей ее прежней жизни. Их новая кровать была из резного бука, а покрывало сшито из небесно-голубого шелка, но это были единственные красивые вещи во всем доме. В остальных комнатах стоял неприятный удушливый запах затхлости. Изабелла всегда не очень жаловала городскую жизнь, потому что не любила шума и неизменного зловония. Она предпочитала свежий, рвущийся в лицо ветер, ей нравилось уединение загорода. А этот дом пах так, словно город с его отвратительными запахами проникал сюда сквозь стены.

Слуги здесь были старыми. Пожилая супружеская пара находилась в услужении у Эзры уже много лет. Они делали свою ежедневную работу по дому в полной тишине, стараясь не поднимать глаз. Третьим слугой оказался их сын, психически неполноценный мальчик, у которого рот был постоянно растянут в идиотской улыбке. От слуг тоже исходил отвратительный запах. Эзра мылся только в том случае, если отправлялся по очень важным делам. Слуги не мылись совсем, так что «аромат», который они источали, вызывал у Изабеллы слезы.