Путь Моргана - Колин Маккалоу

Три члена экипажа сбежали на украденной шлюпке, пехотинцы были настолько перепуганы, что лейтенанту Шарпу пришлось немедленно отправиться в Плимут на поиски начальников, майора Роберта Росса и первого лейтенанта Джорджа Джонстоуна. Троих рядовых пехотинцев отправили в госпиталь, на судне осталось еще несколько больных.

На следующий день еще один шотландец, лейтенант Джон Джонстон, прибыл на корабль в обществе врача из Портсмута, который бросил беглый взгляд на несчастных, поспешно приложил к лицу носовой платок, велел отправить их в госпиталь и объявил, что болезнь заразна и неизлечима. Он ни разу не произнес слово «чума», но его недомолвки были красноречивее всяких слов. В качестве лечения он предложил свежее мясо и свежие овощи.

Совсем как в глостерской тюрьме, думал Ричард. Когда в ней скапливалось слишком много узников, тюрьма порождала болезни, убивая всех слабых. То же произошло и на «Александере».

– Мы не заболеем, если не будем разгуливать по всей камере и начнем почаще мыть полы, – решил Ричард, – протирать миски и ковши дегтем, фильтровать воду и регулярно принимать по ложке солода. Эту болезнь сюда принесли каторжники с «Юстиции», и я убежден, что она заразна.

Тем вечером им, как обычно, дали черствый хлеб и вареную говядину, но свежую, а не соленую, а к ней – капусту и лук. Эту еду узники сочли амброзией.

А потом про них забыли, как и про распоряжение выдавать свежую пищу. Никто не навещал их, кроме двух перепуганных молодых пехотинцев (Дэви Эванс и Томми Грин куда-то исчезли), приносивших неизменную солонину и черствый хлеб. Дни проходили в тягостном молчании, которое нарушали лишь стоны больных и краткие, раздраженные реплики здоровых. Февраль сменился мартом, март тянулся бесконечно, больные умирали, но трупы никто и не думал выносить наверх.

Когда же люк наконец открыли, то вовсе не затем, чтобы убрать трупы: в грязную, вонючую камеру втолкнули двадцать пять новичков.

– Дьявол! – вскричал Джон Пауэр. – О чем думают эти ублюдки? Здесь полно больных, а к нам подселили целую толпу! Черт бы их всех побрал!

«Любопытный человек этот Джон Пауэр, – думал Ричард. – Он привык верховодить, как старожил лондонского Ньюгейта, хотя изъясняется на простом и понятном английском». Теперь Пауэр завладел не только нарами для больных, но и взял под покровительство новичков. Из двухсот каторжников на «Александере» уцелело сто восемьдесят пять, а вместе с вновь прибывшими их число достигло двухсот десяти.

К тринадцатому марта скончалось еще четыре человека, на нарах разлагалось шесть трупов, некоторые из них лежали здесь уже больше недели. Никто из пехотинцев не решался спуститься вниз и убрать их – все были убеждены, что на корабле свирепствует чума.

Незадолго до рассвета тринадцатого марта решетку люка подняли. Несколько пехотинцев в перчатках и шарфах, прикрывающих рты и носы, вынесли шесть трупов.

– С какой стати? – удивился Уилл Коннелли. – Нет, я ничуть не жалею о том, что их убрали отсюда, но почему они это сделали?

– Похоже, корабль намерена посетить важная персона, – предположил Ричард. – Приведите себя в порядок и держитесь молодцами.

Вскоре после того, как вынесли трупы, на нижнюю палубу спустился майор Роберт Росс в сопровождении лейтенанта Джорджа Джонстоуна, лейтенанта Джеймса Шарпа и человека, манеры которого выдавали в нем врача. Незнакомец был худощавым и длинноносым, с огромными голубыми глазами и завитком светлых волос над широким белым лбом. Гости принесли с собой лампы, их сопровождали десять рядовых пехотинцев, застывших в проходах по правому и левому борту. Рядовые были еще достаточно молодыми, чтобы робеть, но довольно взрослыми, чтобы понять, какое зрелище их ждет.

Камеру залил мягкий золотистый свет, и Ричард наконец-то увидел место своих страданий во всех ужасающих подробностях. Больные занимали тридцать четыре места на нарах, выдающихся в проход между столами, а за ними, вдоль основания фок-мачты, тянулась еще одна переборка – уже, чем возле нар Ричарда. Двухъярусные нары располагались вдоль обоих бортов, их линия нигде не прерывалась. Так вот как они выглядят! Вот как удалось втиснуть двести десять несчастных в помещение шириной тридцать пять футов и длиной менее семидесяти футов! «Мы теснимся, как бутылки на полке. Неудивительно, что многие умирают. По сравнению с этой камерой глостерская тюрьма кажется раем – там мы по крайней мере могли дышать свежим воздухом и работать. А здесь повсюду только мрак и вонь, неподвижность и безумие. Я твержу своим товарищам, что мы обязаны выжить, но можно ли выжить здесь? Боже милостивый, я в отчаянии. В беспросветном отчаянии…»

Все трое морских офицеров были шотландцами, Росс говорил с самым резким акцентом, акцент Джонстоуна был едва уловим. Мрачный рыжеволосый Росс, человек довольно слабого сложения, обладал ничем не примечательным лицом, тонкими, решительно сжатыми губами и холодными, светло-серыми глазами.

Прежде всего он неторопливо прошелся по камере, начав с правого борта. Он шел, как на похоронах, поворачивая голову из стороны в сторону, его шаги были медлительными и размеренными. Приблизившись к нарам для больных, он помедлил, не выказывая ни малейшего страха, осмотрел несчастных вместе с врачом, пробормотал что-то неразборчивое, а врач в ответ решительно закивал. Затем майор Росс обошел нары для больных и начал осмотр левого ряда нар, двигаясь от носа к корме.

Возле Дринга и Айзека Роджерса он остановился, посмотрел на пол, жестом подозвал одного из рядовых и велел ему опорожнить ведра и прополоскать их. Его взгляд устремился на Айка, голова которого лежала на коленях Джо Лонга.

– Этот человек болен, – сказал Росс Джонстоуну. – Переведите его к остальным.

– Нет, сэр, – мгновенно возразил Ричард, слишком потрясенный, чтобы рассуждать здраво. – Среди нас нет больных. Айк чуть не умер от морской болезни, вот и все.

На лице майора отразились ужас и сочувствие; потянувшись, он пожал Айку руку.

– Тогда я понимаю, что ты пережил, – произнес Росс. – Тебе не поможет ничто, кроме воды и сухих галет.

Морской офицер, не понаслышке знакомый с морской болезнью!

Затем Росс перевел взгляд на лицо Ричарда, оглядел его товарищей, отмечая короткие стрижки и влажные тряпки, развешанные на веревке, протянутой между балками. Не ускользнули от его внимания и чисто выбритые подбородки, и то, что эти каторжники держались с достоинством.

– Вы следите за собой, – отметил он, пощупав жесткий тюфяк. – Да, тщательно следите.

Никто не ответил ему.

Повернувшись, майор Росс отошел к скамье, где сквозь открытый люк вливалась струя свежего воздуха. Он не выдал отвращения, ощутив затхлую вонь тюрьмы, и держался вполне непринужденно.