Ревизор Империи - Олег Измеров

— Понятно… Что теперь делать дальше?

— Ну, теперь, когда ваша верность отечеству и престолу не вызывает сомнений, у меня только просьба оказать еще одну маленькую помощь. Нет — нет, стрелять не придется. Просто опознать одного человека по фотографии, если видели.

"Кого это еще? Фросю?"

Веристов вынул из внутреннего кармана небольшой кусочек картона, толстого, как переплет подарочного издания, с наклеенным на него пожелтевшим фотоснимком и протянул Виктору. Уголок картонки был слегка надломлен — видимо, тоже пострадал во время драки.

Первого человека на снимке Виктор узнал сразу. Это был царь Николай II, в серой шинели с двумя рядами пуговиц и сдвинутой набок фуражке. Второй… Справа с императором, весело улыбаясь и поглядывая на него, стоял молодой мужчина в расстегнутой нейлоновой куртке, из‑под которой выглядывал свитер, и махал левой рукой фотографу.

"Этого не может быть… Потому что не может быть никогда."

И дело было не вовсе не в нейлоновой куртке — он ждал и даже надеялся, что ему покажут что‑то подобное. То мощное изменение реальности, которое он наблюдал, не могло быть случайным, и фото попаданца никак не удивляло.

Дело было в другом.

На снимке был он сам, только моложе на двадцать лет.

— С возвращением вас, Виктор Сергеевич! — голос Веристова вывел его из оцепенения.

Часть III. Пьянки при дворе короля Артура.

"Русский нигилист соединяет в себе западных: атеиста, материалиста, революционера, социалиста и коммуниста. Он отъявленный враг государственного и общественного строя; он не признает правительства. Это не мешает ему, однако, пользоваться, где и насколько можно, тем самым правительством, под которое он подкапывается."

(Из всеподданнейшего отчета III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и Корпуса жандармов за 1869 год)

"Оставит пахарь детям зрелый урожай,

Подвижник — даст в наследство лучший мир…"

(Йасу, перевод М. Магдалинской, "Суздальское вече", 3, 2018, с. 61)

1. Прыгнуть из бездны.

— У вас такой вид, словно вы этого никак не ожидали…

Голос шефа бежицкого отделения тайной полиции звучал несколько удивленно.

"Конечно, не ожидал", думал Виктор. Попав в альтернативный восемнадцатый год, где он чуть не угодил под машину, под пулю и на эшафот, Виктор Сергеевич менее всего ожидал, что ему в конце концов покажут его же фотку рядом с царствующей особой.

— Это не фотомонтаж? — спросил он.

— Что такое фотомонтаж? — быстро переспросил Веристов. Выражение лица у него было, как у рыболова, разглядывающего крючок, с которого только что сорвался двухпудовый сазан.

— Ну, делают два снимка, из одного вырезают фигурку, наклеивают на другой, ретушируют и снова снимают. Можно сделать, например, вас рядом с императором.

— Нет. Вы хотите сказать, что вы не Еремин Виктор Сергеевич, родившийся в одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году в Бежицком районе города Брянска?

"Бред. Я не мог здесь быть раньше…"

— Если я честно признаюсь, вы отправите меня в сумасшедший дом.

— Похоже, нас повезут вместе. Ваш ответ?

— Это я, но на снимке не я.

Веристов промолчал. Сквозь белую марлю повязки на его голове проступило пятнышко темной крови, никак не желавшей остановиться. Он встал, подошел к окну, и зачем‑то задвинул на место висевшую на погнутой петле створку выбитой рамы; осколки стекла лопались под его подошвами.

— Пожалуй, это самое лучшее доказательство нашего с вами здравомыслия, — медленно и тихо проговорил он, глядя в окно, из которого доносились голоса зевак с улицы и басистые окрики околоточного, охранявшего место происшествия. — После вашего явления в девяносто восьмом мы совершили невозможное. Мы свели вничью японскую, отложили германскую, предупредили одну революцию и еще две поставили под вопрос. Мы строим новое общество, выскабливая гниль из нашей государственной машины. Это изменит массу обстоятельств. Ничего удивительного в том, что вы совершили путешествие во времени лет на двадцать позже и попали к нам впервые уже в другое время. Странно только, что вы родились в тот же год… Да, кстати: вы ведь к нам из коммунистического будущего?

— У нас нет коммунистического будущего.

— Да? Значит, мы все же их предотвратили? — с жаром воскликнул Веристов. — Революцию, гражданскую? А новую Отечественную?

— Николай Семенович… Все гораздо сложнее. У нас несколько разных реальностей, разных историй, я попадаю уже в пятую. Тот Еремин, похоже, из другого мира, чем я. Он… он объяснил вам, как это происходит?

Веристов пожал плечами.

— У меня нет сведений об этом. Может, он и объяснил, но, сами понимаете, дело секретное: в него было посвящено очень мало лиц. Записи, сделанные со слов пришельца, долгие годы хранились в сейфах, и лиц, которым поручался розыск новых людей из будущего, почти ни во что не посвящали. Потом здание внезапно сгорело вместе с документами; лет двадцать реформы, которые больше походили на дворцовый заговор, двигались на основании устных преданий. Одна из немногих сохранившихся вещей — вот эта фотография, розданная для опознания.

— Тогда зачем весь этот… это… — Виктор не находил подходящего слова.

— Дорогой Виктор Сергеевич, вы и представить себе не можете, сколько в первый год после пропажи Вас по этой фотографии притащили людей в полицию, и сколько потом еще пять лет являлось самозванцев и просто умалишенных. Другое дело, что Прунс видел вас в молодости, потому что появились вы именно здесь в Бежице. Но его уничтожили.

— А часы? Вы же знали, что мой двойник из СССР?

— Там не было СССР. Ваш двойник — это РУС. Российская Уния Советов. Объединение национальных республик советов, имеющих единого президента и параллельные государственные структуры. Это дает шестнадцать голосов на Форуме Наций. Примерно так как‑то. Герб — серп и молот на пятиконечной звезде, в венке колосьев и шестерни.

— Наверное, красиво… Но разве я не могу оказаться внедренным дезинформатором?

— Знаете, почему вы отказались от Швейцарии? Вы прибыли из страны, где население слишком хорошо знает цену крови, которой оплачивается недостаток еды и патронов. Штатские люди в Европе или в России так, как вы, не рассуждают. Пока не рассуждают.

— У нас уже не все так рассуждают.

Веристов поднял с пола стул, смахнул с него мусор и присел, пристально глядя на Виктора.

— Надо было забрать и фляжку, — усмехнулся он, — так быстрее ждать. Кстати, а почему вы не спросите, что будет дальше? Похоже, что ваша собственная судьба вас совершенно не тревожит.

— Ну, вы меня уже легендировали капитану, как своего агента, значит, скорее всего, в крепость не запрете и казачий полк для охраны не приставите, чтобы не привлекать внимания. За город ликвидировать вы тоже вряд ли повезете — это проще было сделать здесь. Трупом больше, трупом меньше… А поскольку тайная полиция работает в Бежице как подполье с партизанской базой в лесу — скорее всего, повезете на конспиративную квартиру.

— Конспиративную квартиру? — хмыкнул Веристов. — Интересное сравнение. Да, сейчас вас отвезут на квартиру с прислугой в доме на Елецкой. Квартиру снимает для своих целей один наш знакомый, который иногда кое о чем просит нас, а мы иногда просим его. За квартирой будет внешнее наблюдение, для вашего же спокойствия. Несколько дней в столице будут решать, что с вами делать, тем более, что надо разобраться со связями Айзенкопфа при дворе, чтобы подлинные сведения о вас не стали достоянием немецкой, японской, британской или французской разведок. Так что неделю можете спать спокойно.

— Ну, это вряд ли. Меня тут тревожит целая куча вещей, начиная от войны, разрухи и голода и кончая испанкой и продажей героина в аптеках. Вам, наверное, уже доложили о моем звонке из аптеки?

— Ваш предшественник не предупреждал про героин и инфлюэнцу. Война, революция, разруха, голод — об этом сведения получили.

— Двадцать лет назад это было неактуально. Героин надо как можно скорее запретить, а то получим хуже, чем у китайского императора с опиумом.

— Заметано, как говорят в РУС. Завтра проведем изъятие из аптек и у купивших. С испанкой сложнее. Ваш брат по времени сообщил об антибиотических препаратах и некоем крустозине, получаемом из плесени, к сожалению, он почти ничего о нем не знал. Двадцать лет исследований в секретных лабораториях позволили предположить, что речь идет о зеленой плесени, ученые ее называют пенициллум крустозум, и про которую еще с середины прошлого века известно, что она имеет слабые антисептические свойства — как, впрочем, многое из того, что нас окружает. А теперь вопрос к вам: есть ли там у вас этот пенициллин, или что‑то похожее, и если да, то, случайно, не из пенициллум крустозум?