Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка личности и творчества - Т. Толычова

После многих хлопот в 1847 году удалось напечатать «Русские народные стихи» (духовные), в количестве 55, в девятой книжке «Чтений в Императорском обществе истории и древностей российских». Любопытна оговорка собирателя относительно содержания печатаемых народных стихотворений, очевидно, находившаяся в связи с цензурными условиями времени. «Разумеется, — говорит Киреевский, — что от этих простодушных излияний народного чувства нельзя требовать ни догматической точности, ни соответственности выражения с важностью предмета; но должно им отдать справедливость, что все они проникнуты чувством искреннего благочестия. А потому и ошибки их, ненамеренные, конечно, никого не введут в соблазн, тем более, что и самые простолюдины строго отличают эти плоды своей фантазии от учения церковного».

Песням было предпослано от собирателя предисловие, в котором он говорил о любви русского народа к песне, о многочисленности народных песен, красоте их, вымирании живого народного творчества, образовании своего собрания и о значении печатаемых народных духовных стихов. «Русские песни, — говорил здесь Киреевский, — можно сравнить с величественным деревом, еще полным силы и красоты, но уже срубленным: бесчисленные ветви этого дерева еще покрыты свежей зеленью, его цветы и плоды еще благоухают полнотой жизни, но уже нет новых отпрысков, нет новых завязей для новых цветков и плодов. А между тем прежние цветы уже на многих ветвях начинают преждевременно сохнуть, уже много из прежних листьев и цветов начинает облетать или глохнуть под бледною зеленью паразитных растений». Киреевский объяснял в предисловии, что в его собрание вошли только песни старинные, настоящие; позднейшие, на которых сказалось влияние городской моды, в которых, «вместо прежней красоты и глубины чувства встречается безобразие нравственной порчи, выраженное в бессмысленном смешении слов, вместо прежней благородной прямоты — ужимистый характер сословия лакейского», — такие песни из него исключены; песен, бывших в печати, очень немного, большая часть записана прямо с голоса. Относительно духовных стихов Киреевский замечал, что на них следует смотреть, как на «полевые цветы», которыми народ в простоте своей любит украшать священные предметы…

Какое значение имело в ту пору появление в печати такого рода произведений, как песни Киреевского, видно, между прочим, из письма Максимовича к Бодянскому по поводу цензурной кары, постигшей «Чтения» в 1849 г., то есть через два года после напечатания в них песен Киреевского: «Жалею сердечно о ваших „Чтениях“, — писал Максимович, — у меня с появлением духовных стихов (Киреевского) родилось какое-то предчувствие не к добру» Кроме 55 упомянутых духовных стихов в «Чтениях», при жизни Киреевского было напечатано из его собрания несколько песен в «Московском сборнике» 1852 г. и «Русской беседе» 1856 г.

В примечании к напечатанным в «Московском сборнике» песням П. Киреевский обращает внимание на немногочисленность исторических песен сравнительно с другими и объясняет это явление тем, что «именно тот слой народа, который шел во главе исторического движения и потому, естественно, был ближайшим хранителем изустного исторического предания с начала прошедшего века, принял надолго направление, неблагоприятное для сохранения родных воспоминаний, а остальной народ, и до сих пор еще не отвыкший петь народные песни, мог сохранить в памяти только немногие отпечатки главных эпох истории». Подобным же образом, по замечанию Киреевского, «не уцелело ни одной исторической песни» и в Польше.

Особенное внимание Киреевский в своей статье обращает на почти полное отсутствие песен об «эпохе так называемого татарского ига». «Такое отсутствие воспоминаний об этой эпохе, — говорит он, — может служить сильным свидетельством против лиц, называющих это несчастное время эпохою татарского владычества или ига, а не эпохою татарских опустошений, как было бы справедливее». Примечания подобного рода характеризуют источники, из которых вытекал у П. Киреевского живой интерес к изучению произведений народного творчества. «Великому печальнику за русскую землю», как называл Петра Киреевского Хомяков, так и не пришлось увидеть в печати в полном виде свое собрание, труд многих лет, исполненный с такой любовью и с таким знанием дела.

Петр Киреевский не перенес потери брата Ивана, умершего 11 июня 1856 года, заболел вскоре после его смерти и скончался 25 октября того же года в своей орловской деревне, на 48-м году жизни[268]. Он погребен рядом с братом в Оптиной пустыни. Песни, собранные им, были изданы Обществом любителей российской словесности в 1860–1874 гг. в 10 выпусках, под наблюдением Бессонова, в составе комиссии из К. С. Аксакова и Даля, при участии брата покойного собирателя В. А. Елагина. Некоторые песни из собрания Киреевского, впрочем, не изданы и до сих пор. Кроме песен, после смерти Петра Киреевского, в 1857 году, появился в печати и сделанный им перевод с английского книги Вашингтона Ирвинга «Жизнь Магомета».

П. В. Киреевский считается одним из первых по времени и наиболее влиятельных и крупных представителей того направления русской мысли и литературы, которое возникло в начале сороковых годов и известно под именем славянофильства. Герцен ставил его особенно высоко в ряду других славянофилов. Значение его, однако, в выработке славянофильского учения пока мало выяснено и недостаточно определено.

Главным образом, по-видимому, оно сводилось к непосредственному влиянию его личности. Хомяков говорил, что не видывал человека с большими миссионерскими способностями, и положение, занимаемое Петром Киреевским по отношению к старшему брату Ивану, может, кажется, служить тому подтверждением. С самых первых лет детства оба брата были почти неразлучны и связаны друг с другом самою нежною и горячею дружбой. «Сегодня рождение брата, — писал И. В. Киреевский домой из Берлина, — этот день должен быть для всех нас святым: он дал нашей семье лучшее сокровище. Понимать его возвышает душу…» Петр Васильевич Киреевский, в свою очередь, писал из Мюнхена матери о брате: «Вы знаете, что он тот перл, которым вы всего больше можете гордиться, что драгоценнейшая награда, данная вам судьбой за чистую бескорыстность всей вашей жизни, он — лучший из ваших детей! И этому первенству я не завидую, но горжусь тем, что вижу его высокое место». Несмотря на все это, сначала они расходились в убеждениях относительно самого жизненного для того и другого вопроса — во взглядах на русский народ и основы его жизни и просвещения, но потом, в непрерывном общении и живом, страстном обмене мыслей и изучений, взгляд старшего брата постепенно изменялся, тогда как исконное, заветное убеждение младшего еще более крепло и определялось. В результате оба являются замечательными деятелями русского общественного и народного самосознания, первый преимущественно путем теоретического выяснения и определения русской народной самобытности и основ самобытного русского просвещения, второй практическим путем непосредственного общения с народом и подвигом собирания в нем живых памятников его духовной жизни, произведений его поэтического творчества; представляя живой пример духовного взаимодействия, братья по характеру и способностям своим взаимно как бы дополняли друг друга в том деле, которому посвятили свою жизнь, так что, по замечанию Хомякова, в сущности, невозможна отдельная биография того или другого из них, возможна только биография братьев Киреевских. Отличавшие Петра Киреевского сила ума, самостоятельность мысли, глубина чувства, горячность убеждения, многосторонняя образованность в связи с неотразимым обаянием чистоты и теплоты душевной должны были несомненно оказывать большое влияние на людей, близких к нему по направлению мыслей, если эти высокие духовные его качества признавались и ценились людьми, и не разделявшими его взглядов. «На днях я был в Орле, — писал однажды И. С. Тургенев, С. Т. Аксакову, — и оттуда ездил к П. В. Киреевскому и провел у него часа три. Это человек хрустальной чистоты и прозрачности — его нельзя не полюбить». «Как мне жаль обоих Киреевских — передать вам не могу», — писал он же в начале 1857 года, после смерти одного за другим обоих братьев.