Ватерлоо. История битвы, определившей судьбу Европы - Бернард Корнуэлл

переходному правительству в Париже, заявив, что Блюхер прекратит враждебные действия только после того, как Наполеон будет выдан ему «живым или мертвым». Мюффлинг вспоминал:

Герцог Веллингтон посмотрел на меня с удивлением и первым делом поставил под сомнение корректность упоминания в этом контексте Венской декларации об объявлении вне закона, которая не содержит призывов к убийству Наполеона… Подобное действие обесславит наши имена в истории, запятнав их злодейством, и потомки могут счесть нас недостойными победы над Наполеоном.

«Если государи пожелают предать его смерти, – едко писал Веллингтон, – они должны избрать исполнителя, отличного от меня». Гнейзенау, всегда готовый обвинить Веллингтона в скрытности и лукавстве, обозвал это «театральным великодушием», однако пруссаки, хоть и неохотно, уступили в этом пункте. То было не единственное противоречие между союзниками. Одним из самых незначительных пунктов стало то, что Блюхер хотел назвать события 18 июня «битвой при La Belle Alliance», и такое название до сих пор используют в Германии, а Веллингтон предпочитал «Ватерлоо». Французы обычно называют это сражение битвой за Мон-Сен-Жан. Когда союзники заняли Париж, пруссаки решили взорвать Йенский мост через Сену, прославлявший великую победу Наполеона над пруссаками в Йене в 1806 году. Для Веллингтона это был нонсенс. Мост ведь полезен! Какой смысл в его разрушении? Леди Шелли рассказывала, что герцог спас мост «весьма простым способом, выставив на мосту английский караул»:

Пруссаки очень старались избавиться от караульного, потому что решили взорвать мост. Однако караульный не оставил поста. «Можете взрывать мост, если вам угодно, – сказал он, – но я не сдвинусь отсюда». Он сдержал слово, и мост был спасен!

Наполеон добрался до Парижа 21 июня, и в этот же день майор 14-го легкого драгунского, достопочтенный Генри Перси, добрался до Лондона. Он прибыл поздно вечером, жарким вечером, и отправился на Даунинг-стрит, 10, чтобы доставить депешу Веллингтона военному секретарю графу Батхёрсту. Оттуда его перенаправили на Гросвенор-сквер, где граф ужинал. Оттуда Перси отправили на Сент-Джеймс-сквер, чтобы он передал новости принцу-регенту, который был там на балу. Перси присутствовал на балу у герцогини Ричмонд всего шесть дней назад и так и не нашел возможности переменить шелковые чулки и туфли для танцев, которые теперь были перепачканы грязью. На сей раз бал давала миссис Бём, жена торговца, достаточно богатая, чтобы на свои танцы и вечера собирать аристократическое общество. Через много лет она обрисовала события того вечера преподобному Джулиану Янгу, записавшему ее слова. Около десяти вечера мисис Бём «подошла к принцу и спросила, доставит ли его королевскому высочеству удовольствие, если бал начнут»:

Готовилась первая кадриль, принц подошел к помосту, на котором размещалось его кресло, и тут я увидела, как все, без малейшего намека на этикет, бросились к окнам, открытым настежь по случаю исключительно знойной погоды. Затихла музыка, танец был остановлен. Нам не было слышно ничего, кроме громких криков огромной толпы, входившей на площадь, бегущей за четверней, запряженной в почтовую карету, из окон которой свешивались три отвратительных французских орла. Вторая дверь экипажа распахнулась, и оттуда, не дожидаясь, пока подставят сходни, выпрыгнул Генри Перси – такой запыленный! – с флагами в каждой руке. Расталкивая всех, кто оказался на его пути, он устремился вверх по лестнице в бальную залу, поспешил к регенту, преклонил перед ним колено, сложил флаги у его ног и выпалил: «Победа, сэр! Победа!»

Три орла? Так утверждают очевидцы, и в официальной депеше Веллингтона тоже упоминаются три орла, хотя миссис Бём говорит, что майор Перси держал по флагу в каждой руке, так что можно подумать, что их было два. Третий мог быть кавалерийским вымпелом. Миссис Бём, вместо того чтоб радоваться новостям, лишь вздыхала о крушении своих усилий, поэтому в чернилах достопочтенного Янга, похоже, содержится довольно много желчи:

Превосходный ужин, приготовленный для гостей, остался в столовой нетронутым… Все наши заботы, усилия и затраты самым печальным образом пропали зря, вследствие чего, нужно ли говорить? Хорошо, я должна сказать это! Несвоевременного объявления о победе при Ватерлоо! Конечно, очень приятно думать, что эти страшные французы разбиты и все такое, но я навсегда останусь при том мнении, что было бы лучше, если бы Генри Перси спокойно подождал до утра, вместо того чтобы врываться к нам самым непристойным образом, как он это сделал!

Или хотя бы, полагала она, Генри Перси мог бы, соблюдая приличия, прошептать новости принцу-регенту, который, она уверена, вошел бы в ее положение и не стал бы обнародовать их до утра. Однако и в этом случае она почти наверняка была бы разочарована, потому что одна из присутствовавших леди фиксирует реакцию регента на новости о победе. Она писала мужу, что «он впал просто в какую-то дамскую истерику. Ему брызгали водой в лицо. Нет, ничего не помогало. Для лучшего эффекта использовали вино, и он утопил свои чувства в океане кларета».

Новости на следующий день достигли Эдинбурга, куда до них приходили слухи о великом поражении. Ранее утверждалось, что пруссаки уничтожены, а Веллингтона отлупили при Катр-Бра. Слухам верили не все, тогда расказчики клялись в их правдивости. Когда из Лондона пришли официальные новости, юрист Джеймс Тейлор услышал их в суде:

Переносчик этой волны радости вскоре появился в суде, где заседали судьи. Приветственные крики во внешнем зале затихли, но только для того, чтобы возобновиться во внутреннем. Дальнейшее заседание оказалось под вопросом, объявили перерыв. Судьи, адвокаты, агенты, служащие – все высыпали на улицу, уже заполненную восхищенными и ликующими горожанами. Никто не мог усидеть дома. Прервались занятия в школах. Все предприятия встали, был объявлен выходной.

24-фунтовые пушки Эдинбургского замка устроили салют из 19 орудий. Почтовую карету, которая привезла из Лондона газеты, увили лавровыми листьями и украсили флагами. Проигравшие пари платили победившим, которые,