Тайны Кремля - Юрий Жуков

Не меньшего внимания заслуживало и еще два столь же важных назначения, оказавших решающее воздействие на расстановку сил в узком руководстве. 14 декабря решением ПБ Н. А. Вознесенского утвердили заместителем председателя БСНК[453]. Произошло же это именно тогда, когда Молотову приходилось уделять все больше и больше внимания, времени международным проблемам, особенно созданию ООН. Потому означало фактическую подмену Вячеслава Михайловича на этом посту Вознесенским. Отдавало последнему в безраздельное руководство всю повседневную деятельность БСНК. И еще раз подтверждало неуклонно возрастающую роль Николая Алексеевича в управлений экономикой страны.

Не менее показательным оказалось и возвращение А. А. Жданова в Москву после трех с половиной лет отсутствия, опять же по решению ПБ — от 4 января 1945 года[454]. Ведь все то время, пока Андрей Александрович находился в Ленинграде, его высочайшее положение в партийной иерархии с каждым месяцем становилось все более сомнительным, ибо его обязанности в секретариате выполнял сначала А. А. Андреев, а затем А. С. Щербаков. Даже то, что в августе 1944 года Жданова назначили председателем союзной контрольной комиссии по Финляндии — низвели до уровня маршалов Р. Я. Малиновского и Ф. И. Толбухина, а затем еще и опального Ворошилова, подтверждало вроде бы явное: постепенный уход его с политической сцены. Указывало на то, что Жданов, возможно, остается членом ПБ и секретарем ЦК только до ближайшего съезда или пленума. И вот теперь, как всегда — вдруг, все изменилось. Волею случая Андрей Александрович всплыл из небытия, вернул себе все — и прежнюю должность, и прежний кабинет в здании на Старой площади. Но вернул лишь потому, что состояние здоровья Щербакова, к работе которого ни у кого не было ни малейшей претензии, резко ухудшилось. Больше не позволяло исполнять многочисленные обязанности даже номинально.

Беспрецедентный, несмотря ни на что, повторный взлет Булганина и Вознесенского, возвращение Жданова на работу в Москву стали одной крайней точкой, обозначившей новую расстановку сил в узком руководстве. Другой оказалось такое же резкое, внезапное падение Н. Н. Шаталина.

Его, многолетнего первого заместителя Маленкова в Управлении кадров ЦК ВКП(б), практически и формировавшего партийный и административный аппараты всей страны, 11 ноября 1944 года по решению ПБ отправили в почетную ссылку. Утвердили председателем Бюро ЦК по Эстонии[455]. Органа чрезвычайной, как и ГКО, партийно-государственной структуры, созданной исключительно для прибалтийских республик и Молдавии. Только для них четырех, где после освобождения предстояло не столько восстанавливать, сколько устанавливать заново советскую власть. Исподволь готовить так и не проведенную до войны коллективизацию, постепенно ликвидировать все еще сохранявшиеся частные мелкие розничную торговлю, предприятия сферы обслуживания. И главное, последовательно, решительно, настойчиво бороться с национализмом, не только окрепшим за годы оккупации, но и принявшим в Прибалтике крайне радикальную форму вооруженного сепаратизма. Только потому и было решено «в целях оказания помощи… в деле укрепления руководства партийными, советскими и хозяйственными органами» образовать не предусмотренные ни уставом партии, ни конституцией эти региональные бюро ЦК ВКП(б). Органы, включавшие уполномоченного союзных НКВД и НКГБ, первого секретаря нацкомпартии и главу республиканского СНК. Председательствовать же в бюро должны были присланные из Москвы люди, наделяемые всей полнотой власти.

Первым таким своеобразным прокуратором, для Литвы, стал М. А. Суслов, собственно лишь переменивший место службы, но не ее саму. Прежде всевластный первый секретарь крайкома в Ставрополе, он оказался теперь в той же роли в Вильнюсе. В тот же день, но в Таллин, получил назначение и Н. Н. Шаталин. Но даже то, что полтора месяца спустя, 29 декабря, он стал по совместительству еще и председателем бюро по Латвии[456], ничего не изменило в его положении подчеркнуто «задвинутого». Лишний же раз показало — подобная должность для Шаталина является демонстративным понижением — и утверждение на аналогичный пост в Кишинев, в марте 1945 года, совсем уж никому неизвестного партфункционера Ф. М. Бутова.

Но какое значение на расстановку сил в узком руководстве оказывало перемещение не входившего в него Н. Н. Шаталина? Ни для кого не являлись секретом его очень тесные отношения с Маленковым, их общие взгляды, полное взаимопонимание, поэтому падение столь надежного сотрудника, и особенно — вслед за понижением в должности еще одного безоговорочного сторонника линии Георгия Максимилиановича, «его» человека, но не в партийных, а государственных структурах, М. 3. Сабурова, выглядело слишком уж нарочитым. Означало бесспорный очередной удар по Маленкову, хотя и не прямой, а косвенный. По его престижу. По слишком уж возросшему влиянию, возможности с помощью соратников или просто союзников, даже временных, воздействовать на подготовку, принятие решений, претворение их в жизнь.

Сегодня все еще нельзя однозначно ответить на вопрос, был ли прав Генри Кессиди, утверждавший, что здоровье Сталина серьезно ухудшилось в конце 1944 года. Зато бесспорно, не вызывает сомнений, иное. За всеми перемещениями на вершине власти стоял тогда никто иной, как Иосиф Виссарионович. И, судя по всему, отстаивал при этом отнюдь не государственные, а сугубо личные интересы. Стремился таким образом восстановить авторитет, прежнее положение лидера ради одного: проведения именно своего, действительно умеренно-консервативного курса, как предполагал Кессиди и как доказало будущее. Ну а добиваться того, если такое исходное предположение верно, Сталину позволили два обстоятельства.

Прежде всего, продолжавшееся успешное наступление Красной Армии. Почти полное освобождение страны — части вермахта оставались, но в «Курляндском котле», только в Западной Латвии. Занятие значительных территорий в Европе — полностью Румынии, Болгарии, восточных районов Польши и Югославии, вступление в Венгрию. Стремясь снять с себя вину за неподготовленность СССР к войне, сублимировать собственные страх и отчаяние, порожденные катастрофой в июне 1941 года, Сталин непременно должен был делать все возможное для отождествления побед с собственной ролью в руководстве Красной Армии как председателя ГКО, как верховного главнокомандующего. Настойчиво убеждать и себя, и всех в том, что успехи советских войск неразрывно связаны только с ним. Принял поэтому, хотя и был сугубо гражданским человеком, звание маршала — 6 марта 1943 года, после завершения Сталинградской битвы. Не отказался 28 июля 1944 года, когда практически завершилось изгнание врага из страны, и от ордена Победы.

Посчитал все эти знаки доблести и геройства честно заслуженными.

Во-вторых, на действия Сталина, а вместе с тем и на его самооценку, не менее сильно могли повлиять и столь же блестящие успехи советской дипломатии. В меньшей степени — вывод из войны без излишних боев и жертв Финляндии, Румынии, Болгарии. В несоизмеримо большей — соглашение поначалу только с Черчиллем, а затем уже и с Рузвельтом о самом важном для СССР. Об обеспечении национальных интересов, национальной безопасности после победы. Представление — чего также нельзя исключать, что достигнутое во время встречи на высшем уровне является его личной заслугой. Наконец, решающим здесь обязательно должно было стать и общее признание его, Сталина, законным членом «большой тройки», наравне с британским премьером и президентом США. Признание тем самым главою одной из трех великих держав мира.

Вместе с тем при поиске объяснений происходившего не следует забывать и о чисто человеческой черте — гордыне. Об унижении, испытанном Сталиным 30 июня 1941 года, когда его заставили согласиться с созданием ГКО. На раздел власти с Молотовым, Берия, Маленковым. Людьми, хотя и полностью лояльными ему, но далеко не во всем разделявшими его взгляды, его планы на ближайшее и отдаленное будущее. Вполне возможно, что Иосиф Виссарионович опасался несогласия Молотова с решительным отказом от революционно-интернационального курса, что могло быть расценено Вячеславом Михайловичем выражением если и не контрреволюционных, то во всяком случае ревизионистских взглядов. Сползанием на позиции оппортунистической социал-демократии. Мог опасаться Сталин и Берии, скорее всего возражавшего бы против дальнейшего усиления унитаризма, умаления практических прав национальных союзных республик, низведения их до уровня областей, краев. Нельзя исключить и того, что серьезные расхождения могли обнаружиться у Сталина и с Маленковым, твердым и последовательным сторонником быстрейшего свертывания после победы оборонной промышленности, как это показали все последующие события.