К развалинам Чевенгура - Василий Голованов

Он дал ключ, объяснил, как идти, и в придачу к ключу еще сунул мне в руку двадцать евро.

– Нет-нет-нет, – запротестовал было я.

– Послушай, дорогой, я хотел бы тебя accueillir65, поэтому эти деньги – они не имеют никакого значения…

И каким-то добрым напутствием буквально выдохнул нас из магазина.

Мы с Элен условились, что она пойдет, отыщет своих «горных философов» и обоснуется пока у них, а мы воспользуемся гостеприимством Пьера и его жены. Поэтому, попрощавшись, мы действительно купили сэндвичи и отправились по указанному адресу. Улица была крута, узка и живописна: стены домов казались нарочно украшенными средневековым фахверком – толстыми брусьями дерева, связанными в сложную несущую конструкцию. Цвет стен Тюлля: серый. Голубые ворота. Голубые или розовые рамы окон. Почти все двери на нашей улице были огромны, так что казалось проще достучаться кольцом-колотушкой (которое представляла из себя дверная ручка) до обитателей этих домов, чем обычным ключом открыть такую… Впрочем, подалась она легко. Мы поднялись наверх, интуитивно ища глазами двери множества квартир, но дверь была толька одна: дом прежде принадлежал аристократии и строился из расчета одна квартира на этаж. Ко всему прочему дверь была приоткрыта. Этого обстоятельства в предписании Пьера не было, и мы замешкались было у этой двери, как вдруг она открылась. Миловидная, крепкая женщина в очках стояла внутри.

– Здравствуйте, – сказала она по-русски.

Мы были препровождены в кухню с камином, где очень скоро выяснилось, что Пьер и Франсуаза – оба выходцы из Канады; что прежде Пьер был барменом, но потом бросил это дело, перебрался в Тюлль, где основал свой первый книжный магазин. Потом он его расширил, задвинул местных конкурентов и со временем стал одним из самых знаменитых книгопродавцев на всем юге Франции. И уж, во всяком случае, – самым пассионарным. У Франсуазы оказалась то ли четвертушка, то ли восьмушка русской крови, и хотя это никак не сказывалось на ее русском языке, что-то неуловимо родное – то ли мимика, то ли жесты, то ли выражение замешательства – очень облегчало наше общение. Вероятно, стоило бы отдельно сказать о квартире, которую снимают Пьер и Франсуаза: она – в старинном здании XVIII века, первый хозяин был казнен в эпоху якобинского террора за то, что его сын в Англии собирал ополчение в пользу короля. Сейчас это три просторные, очень прохладные комнаты, в это время года обогреваемые только каминами, что придает им определенный шарм; открытые детали потолка – мощные, потемневшие от времени балки, создают особый колорит, особенно на кухне, где Франсуазой была устроена искусная инсталляция из скупленной старой посуды и сухих букетов. Пьер очень много читает, поэтому в доме необычайно много книг. Крашенные в белый цвет стены, сменившие напластования бесчисленных обоев, глухие ставни и чудом уцелевшая деталь прошлых интерьеров – ширмы – дополняли это скромное, но достойное убранство. Мы заняли «свою» комнату, как я понял по обилию книг и журналов по медицине – комнату Франсуазы (она врач), наскоро перекусили сэндвичами, запили своим адским чаем, и, в общем-то, пора было идти. Но описание квартиры было бы неполным, если бы была упущена одна деталь: в ней без скрипа не открывалась и не закрывалась ни одна дверь, в том числе и входная. Дом немало пожил, осел, принял очертания, приближенные к очертаниям склона, на котором он стоял…

В шесть вечера за столиками у книжного магазина Пьера уже сидела Элен, похожая на усталую и слегка простуженную птицу, с двумя своими «горными философами», которых отличали отличные зубы, обнажавшиеся при улыбке, ясный, почти детский взгляд, загорелые лица и общая подтянутость, какая-то пружинистость фигуры, четкость жестов. Рядом с Мишель, учительницей русского языка местного лицея, сидел Жерар Бобиллье, подкативший на своем пикапе к такому спектаклю и медленно, как всегда, потягивающий красное вино. Была еще публика, которой я не знал. Пьер время от времени выходил из своего магазина и из-под матерчатого козырька с удовлетворением оглядывал площадь и подошедших: как-никак, а именно он устраивал для своего сонного городка такое шоу!

По счастью, мы с Ольгой успели, ворвавшись в магазин, уже довольно-таки наполненный слоняющейся публикой, развесить на стенах фотовыставку; после этого мы перемолвились с Элен несколькими словами о том, какие отрывки мы будем читать, я еще успел сбегать через дорогу и взять две бутылки перье для нее и для меня… Ну, а потом началось! Разумеется, нам дали исполнить все части обязательной программы, но когда мы закончили, нас и не думали отпускать. Нас снимали на видео, рисовали с натуры, задавали все новые и новые вопросы… Может быть, об этом «триумфальном» вечере и не стоило рассказывать, чтобы не впасть в дурной тон. Но коль уж я впал, скажу одно: здесь постарался Пьер. В Тюлле читатели знали меня, знали из моей же книги, написанной с предельной откровенностью, – но они хотели большей откровенности и любви, которая бы соответствовала их любви к написанному. Поэтому они изорвали, истормошили и иссверлили меня всего, пока не увидели наконец, что сейчас я упаду, как раненый гладиатор. Часа полтора я подписывал книги. Одна женщина попросила подписать книгу ее внучке, которая родилась сегодня. Я не помню, какие слова находил, чтобы не повторяться. Если бы не Мишель, очень милая, как оказалось, учительница-русичка, я бы не смог выдержать этот нескончаемый поток людей, ждущих от меня, любимого автора, хотя бы одного нетривиального слова.

Жерар прохаживался среди пьющих вино, поданное Пьером, и сам потягивал маленькими глоточками, улыбаясь улыбкой сатира. Было видно, что он остался очень доволен. Нет-нет, он совсем не был так прост, наш издатель! В конце концов, какие книги он издавал? О-о, он тоже выбрал свою стратегию в жизни, он издавал далеко не простые книги, и сейчас на его глазах одна из них подорвала-таки славный город Тюлль! Помните? «Je ne sais autres bombes, que des livres»66…Пьер сиял. Он подарил людям праздник, по сравнению с которым приезд субботнего луна-парка был просто надоевшим балаганом. Зато книга стала праздником для всех. Мне поднесли фотоальбом с очень удачными фотографиями Тюлля. Я с выражениями предельной благодарности принял его. Но людям хотелось, чтобы я радовался еще больше.

– Вот здесь, смотрите (на снимке был запечатлен интерьер хлева с лежащей посреди породистой коровой), вам не кажется, что это похоже на Россию?

– Да, похоже: сено, люди. Но корова – французская.

– Корова французская?

Я не знал, как им объяснить, что и раньше-то такие породистые коровы водились только на ВДНХ. Но почему-то уперся:

– Да, корова французская.

– А люди, они похожи на русских, правда?

– Конечно. Очень похожи.

Альбом был вручен мне с дарственной надписью.

Но меня ждало еще последнее испытание: дело в том, что с того самого звонка Пьера в электричку я решил привезти ему русское издание «Острова…». И эту книгу я довез. И, как умел, подписал: «Пьеру Ландри. Человеку мечты и силы». И в какую-то минуту я достал эту книгу из рюкзака и подарил ему.

– Так и так, – говорю. – Это я привез специально для вас.

Он прочитал посвящение, и на глазах его показались слезы. Черт возьми, он был тронут до глубины души!

– Знаешь, – сказал он, отерев пальцем слезы под очками. – Иногда мне кажется, что ради таких моментов я и затеял все это дело…

И тут уже я пал жертвой его неумолимой щедрости.

– Какую книгу ты хочешь? Выбирай! – вскричал он.

– Я уже выбрал, вот: фотоальбом Николя Бувье и очень красивую, самодельную книгу местной художницы для моей дочери.

– Ну, этого мало, – резюмировал Пьер. – Хочешь полное собрание Малларме?

– Нет, – честно сказал я. – Боюсь, чтобы читать Малларме, мой французский слишком примитивен…

Тут Пьер снова стал Пьером.

Он отвел меня к барной стойке и, вкладывая все свои могучие душевные силы в произносимые слова, сказал:

– Знаешь, почему я хочу тебе подарить эти два тома? Однажды, когда дела у меня шли не лучшим образом, я взял вот эту книгу, – он взял в сильную ладонь второй том, – и прочитал письмо Малларме Верлену. И после этого я записал в своем дневнике…

Тут Пьер порылся под стойкой и действительно извлек оттуда дневник, раскрыл его и с чувством прочитал написанное. Честно говоря, я уже ничего не в силах был понять.

– Вот, – сказал Пьер. – Поэтому возьми. Придет трудная минута, и ты вспомнишь Пьера Ландри… Ты найдешь тут опору…

Отказать ему было невозможно.

Действительность плыла у меня перед глазами. Танец «желтых бабочек» давно был завершен, но люди и не думали расходиться. Теперь они хотели общаться друг с другом. Пьер достал еще ящик вина. Здесь он крутил ось мира и хотел, чтобы люди радовались…

– Почему Пьер уехал из Канады? – улучив минутку, спросил я Элен.

– Боюсь, тебе непросто будет это узнать.