Адмирал Хорнблауэр в Вест-Индии - Cecil Forester

Забавно было слышать нервные извинения и оправдания Мендеса-Кастильо по поводу того, что при приеме Хорнблоуэру нельзя будет ожидать соблюдения всех формальностей, которые были оказаны ему во время последнего визита. Тогда это был визит главнокомандующего, теперь же он был отставным офицером, гостем почетным (как поспешил добавить Мендес-Кастильо), но не официальным. До него дошло, что Мендес-Кастильо ожидает, что он придет в ярость и будет считать себя оскорбленным, когда ему скажут, что в этот раз его будет встречать не целый оркестр, а лишь фанфаристы, а салютовать будет не общее построение караула, а лишь часовые. Он мог поддержать свою репутацию, заявив, совершенно искренне (его правдивость была ошибочно принята за очень искусное дипломатичное сокрытие своих чувств), что это его совершенно не заботит.

Так это и произошло. Барбара и Хорнблоуэр тайком, через заднюю дверь дворца были препровождены в лодку, в которой они направились к массивным морским воротам, через которые Хорнблоуэр попал во дворец в прошлый раз. Медленным торжественным шагом они проследовали через ворота, Хорнблоуэр держал Барбару за руку. По обеим сторонам часовые отсалютовали им ружьями, и Хорнблоуэр ответил на приветствие, приподняв шляпу. Когда они вошли во двор, их встретили фанфаристы, которых обещал Мендес-Кастильо. Даже немузыкальное ухо Хорнблоуэра подсказывало, что фанфаристами здесь не ограничились.

Протяжно запела труба, настолько протяжно, что Хорнблоуэр даже удивился, как это трубачу хватает дыхания. По перепадам между визгливыми и глухими интонациями Хорнблоуэр мог судить, что музыкант выказывает немалую долю виртуозности. Еще двое часовых, стоявших у подножья лестницы, сделали «на караул». Трубач стоял на верхней ступени, и, когда Хорнблоуэр, сняв шляпу, стал вместе с Барбарой взбираться наверх, тот снова поднес инструмент к губам и приготовился издать новую серию звуков. Они были ужасны, и хотя Хорнблоуэр настроился на церемониальный вход в большой зал, он не мог удержаться от того, чтобы бросить взгляд на трубача. За одним взглядом последовал другой. Волосы присыпаны пудрой, сзади собраны в хвостик, одет в мундир с блестками. Что было в этом человеке такое, что привлекло внимание Хорнблоуэра? Он почувствовал, что Барбара оступилась и повисла на его руке. Трубач отнял инструмент от губ. Это был он, он – Хаднатт. Хорнблоуэр от изумления едва не выронил шляпу.

Однако они были уже на пороге главной двери, и если он не собирался нарушить весь торжественный церемониал, им с Барбарой необходимо было продолжать двигаться вперед. Раздался громкий голос, назвавший их имена. Перед ними, на другом конце комнаты, за длинной анфиладой алебардистов, стояли два тронных кресла, за которыми полукругом толпились люди в военных и придворных мундирах. Их превосходительства ожидали их сидя. Во время предыдущего визита Хорнблоуэра капитан-генерал поднялся и сделал семь шагов ему навстречу, однако тогда он являлся главнокомандующим, теперь же он и Барбара всего лишь частные гости, и Их превосходительства продолжали сидеть, пока они с Барбарой проделывали все манипуляции, которые предписывала им инструкция. Хорнблоуэр, будучи представлен Его превосходительству, сделал поклон, подождал, пока будет представлена Барбара, которая выполнила два реверанса, затем он был представлен Ее превосходительству и поклонился ей, потом они отошли чуть в сторону и стали ждать, когда заговорят Их превосходительства.

– Очень рады видеть вас снова, лорд Хорнблоуэр, – произнес Его превосходительство.

– В равной степени рады познакомиться с леди Хорнблоуэр, – добавила Ее превосходительство.

Хорнблоуэр перебрал в уме те формы ответов, которые они обсудили с Барбарой.

– Моя жена и я глубоко благодарны за высокую честь, которую вы оказали нам, согласившись принять нас, – сказал Хорнблоуэр.

– Вы – желанные гости для нас, – ответил Его превосходительство. По интонации, которой он завершил фразу, можно было понять, что разговор окончен. Хорнблоуэр снова поклонился, затем еще раз, после чего Барбара дважды присела в реверансе, и, двигаясь по диагонали, так, чтобы не поворачиваться спиной к Их превосходительствам, они отошли в сторону. Мендес-Кастильо перехватил их, чтобы представить другим гостям, однако Хорнблоуэр должен был сначала поделиться с Барбарой своим удивлением от произошедшей недавно встречи.

– Ты видела этого трубача, дорогая? – спросил он.

– Да, – ответила Барбара ничего не выражавшим голосом, – Это был Хаднатт.

– Удивительно! – продолжал Хорнблоуэр. – Невероятно. Никогда не подумал бы, что он способен на такое. Он сбежал из тюрьмы, перелез через стену, перебрался с Ямайки на Пуэрто-Рико. Совершенно поразительно!

– Да, – ответила Барбара.

Хорнблоуэр повернулся к Мендесу-Кастильо:

– Ваш… ваш trompetero, – не будучи уверен в правильности перевода на испанский слова «трубач», он поднес руку ко рту, чтобы жестом пояснить то, что он хотел сказать.

– Вы думаете, он был хорош? – спросил Мендес-Кастильо.

– Великолепен, – сказал Хорнблоуэр. – Кто он?

– Это лучший музыкант оркестра Его превосходительства, – ответил Мендес-Кастильо.

Хорнблоуэр пристально посмотрел на него, но Мендес-Кастильо, словно дипломат, хранил совершенную невозмутимость.

– Он ваш соотечественник? – настаивал Хорнблоуэр.

Мендес-Кастильо развел руками.

– Почему я должен интересоваться им, милорд? – возразил он. – В любом случае, искусство не знает границ.

– Нет, – сказал Хорнблоуэр. – Полагаю, что нет. Границы в наши дни – понятие растяжимое. Кстати, сеньор, не могу припомнить, не существует ли между нашими правительствами договоренность, касающаяся взаимного возврата дезертиров.

– Какое странное совпадение! – сказал Мендес-Кастильо. – Несколько дней назад, я, совершенно случайно, уверяю вас, милорд, интересовался этим самым вопросом. И обнаружил, что никакой конвенции не существует. Было множество случаев, когда, на принципах доброй воли, дезертиров возвращали назад. Однако, к великому сожалению, милорд, Его превосходительство изменил свою точку зрения на данный предмет. Это случилось, когда некий корабль – «Эстрелья дель Сур», название которого, вы, возможно, припоминаете, милорд, был захвачен как работорговец на выходе из этой самой гавани при обстоятельствах, которые Его превосходительство счел чрезвычайно возмутительными.

В этом не было враждебности, в выражении лица Мендеса-Кастильо, когда он говорил, не было заметно ни намека на ликование. С таким же видом он мог говорить о погоде.