Марк Твен - Морис Мендельсон

Подобно его собрату по американской литературе — Уолту Уитмену, Твен вступает в прямую полемику с буржуазными идеологами в США, которые, позабыв об опыте американской войны за независимость, лицемерно осуждают революционеров Франции за пролитие крови.

«Нужно помнить и не забывать, — говорится в книге о Янки, — что было два «царства террора»; во время одного — убийства совершались в горячке страстей, во время другого — хладнокровно и обдуманно; одно длилось несколько месяцев, другое — тысячу лет; одно стоило жизни десятку тысяч человек, другое — сотне миллионов. Но нас почему-то ужасает первый, наименьший, так сказать, минутный террор, а между тем что такое ужас мгновенной смерти под топором по сравнению с медленным умиранием в течение всей жизни от голода, холода, оскорблений, жестокости и сердечной муки? Что такое мгновенная смерть от молнии по сравнению с медленной смертью на костре? Все жертвы того красного террора, по поводу которых нас так усердно учили проливать слезы и ужасаться, могли бы поместиться на одном городском кладбище; но вся Франция не могла бы вместить жертв того древнего и подлинного террора, несказанно более горького и страшного; однако никто никогда не учил нас понимать весь ужас его и трепетать от жалости к его жертвам».

Твен настойчиво утверждает, что «еще ни один народ не купил себе свободы приятными рассуждениями и моральными доводами». Он ссылается при этом на «исторический закон».

И снова чувствуется, что писатель имеет в виду не только борьбу за свободу, развернувшуюся в стране короля Артура. Недаром он воспринял с радостью одобрительное отношение Гоуэлса к тому, что писал о французской революции. В письме Гоуэлсу от 22 сентября 1889 года есть такое многозначительное добавление:

«Думаю, с вами согласятся очень немногие. Как ни странно, даже и в наши дни американцы все еще смотрят на это бессмертное и благословенное событие (французскую революцию. — М. М.) глазами англичан и других монархических наций, и все, что они думают о нем, заимствовано из вторых рук.

Если не считать Четвертого июля и того, что за ним последовало, это было самым замечательным и самым великим событием за всю историю Земли. И его благотворные последствия далеко не исчерпаны и будут сказываться еще очень и очень долго».

Иногда автор романа о Янки прямо переносит своего героя из VI века в атмосферу жгучей классовой борьбы XIX столетия. Он говорит о профсоюзах, которые возникнут «через тринадцать веков», и, изображая столкновения рабочих с богачами, не оставляет никаких сомнений насчет того, на чьей стороне его собственные симпатии. Герой романа и Твен вместе с ним осуждают «меньшинство», которое, «не работая, определяет, сколько платить большинству, которое работает за всех». Янки насмешливо говорит, что богачи организовали своего рода «профессиональный союз», чтобы «принудить своих меньших братьев получать столько, сколько им сочли нужным дать». А вот когда, продолжает он с растущим сарказмом, объединятся сами труженики, «богачи станут скрежетать зубами, возмущаясь тиранией профессиональных союзов!».

Но как бы ни относились к этому богачи, современный трудящийся, говорит Твен устами Янки, «начнет сам устанавливать размеры своего заработка. Да, большой счет предъявит он за все те издевательства и унижения, которых он натерпелся».

Так все чаще и чаще — то сознательно, то неосознанно — откликается Твен в своем романе о средневековье на жизнь американцев его собственной эпохи.

Очень волнуют страницы книги, где Твен укоряет трудящихся за недостаточную решительность в борьбе за свои права и даже за измену своим классовым интересам. Опять-таки писатель сближает при этом средневековую Англию с Америкой XIX столетия.

Вспомним, какую важную роль играла в «Приключениях Гекльберри Финна» тема преодоления простым человеком ложных убеждений, распространяемых правящим классом. Та же тема всплывает и в новом романе. Писателя мучили воспоминания о том, что «белые бедняки» на юге США «малодушно поддерживали рабовладельцев во всех политических движениях, стремившихся сохранить и продлить рабство, и, наконец, даже взяли ружья и проливали кровь свою за то, чтобы не погибло то самое учреждение, которое их принижало». Но автор книги о Янки живет не одними лишь воспоминаниями о довоенном прошлом. Можно утверждать, что, изображая с болью, как верхи артуровских времен используют людей из низов против них же самих, Твен не забывал и о современной ему Америке. Ведь как раз в середине 80-х годов миллионер Гулд нагло заявил: «Я могу нанять одну половину рабочего класса и заставить ее убивать другую половину».

В «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» описан угольщик, который «помогал вешать своих соседей, и помогал усердно, хотя отлично знал, что против этих людей нет никаких улик, а одни только смутные подозрения; и ни он, ни его жена не видели в том ничего ужасного». Угнетенные считали, обобщает Твен, что «в ссоре человека, принадлежащего к их собственному классу, с их лордом им естественнее и выгоднее стать на сторону своего господина и сражаться за него, даже не вникая в то, кто прав и кто виноват».

Безответная покорность угнетенных вызывает у Твена бешенство. Тот, кто идет против своего класса, против бедняков, — «негодяй». Мотив приниженности рядового человека, который не решается бросить вызов угнетателям, звучит в романе о Янки даже громче, чем в «Приключениях Гекльберри Финна». Здесь еще больше негодующего смеха.

И все же писатель не теряет веры в простых людей. Вот с лица угольщика сошло «выражение страха и подавленности», в его глазах «блеснула отвага». «Человек всегда остается человеком! — восклицает Твен. — Века притеснений и гнета не могут вытравить в нем человека. Тот, кто полагает, что это ошибка, сам ошибается».

Писатель-демократ славит народ, преклоняется перед его мощью. Твен показал величие народа и в «Принце и нищем» и в романе о Геке. Но никогда еще он не говорил так настойчиво о праве народных масс определять свою собственную судьбу. Благородному пафосу народовластия, который слышится в романе о Янки, особую силу придали, конечно, твеновские раздумья последних лет.

«Лучшие умы всех народов во все века, — торжественно провозглашает писатель, — выходили из народа, из народной толщи, а вовсе не из привилегированных классов; следовательно, независимо от того, высок ли, или низок общий уровень данного народа, дарования его таятся среди безвестных бедняков, — а их так много, что не будет такого дня, когда в недрах народных не найдется людей, способных помочь ему руководить собой».