Кронштадт. Город-крепость. От основания до наших дней - Леонид Ильясович Амирханов

смете было ассигновано на расходы 94 404 руб. и на оборудование – 181 605 руб. Официальное освящение лаборатории состоялось 27 июля 1899 г., хотя работы по переустройству форта начались только с 1 января 1899-го и тянулись еще несколько лет. Исследования же начались уже в августе того же года[349].

Врачи в противочумных костюмах работают с верблюдом

Сообщение форта с берегом, т. е. Кронштадтом и поселком Лисий Нос, поддерживалось только по мере производственной необходимости с помощью маленького пароходика, носившего символическое название «Микроб». Также имелась телефонная линия с Кронштадтом и телеграфная с Петербургом.

Лаборатория была прекрасно оборудована и имела два отделения: заразное и незаразное. Между ними находилось нейтральное помещение.

На втором этаже имелась «парадная» комната для приема гостей и проведения конференций, украшенная, разумеется, портретами царствующих особ. В середине комнаты располагался своеобразного вида диван, который представлял собой каменный пушечный траверс, обтянутый материей. На нем лежала ценная реликвия – большой бронзовый ключ от ворот форта с инициалами императора Николая I.

Верблюды во дворе форта «Александр I»

Бытовые условия были хорошими – у каждого сотрудника отдельная комната для жилья, имелись научная библиотека и бильярд. Но однообразная жизнь и специфический характер работы накладывали свой мрачный отпечаток. Здесь могли работать только люди, целиком преданные науке и готовые рисковать своей жизнью в борьбе с чумой, а еще и вспомогательный персонал лаборатории – более 30 человек: фельдшера, служители, конюхи, механики, состоявшие при машинном отделении. Руководил лабораторией опытный врач В.А. Турчинович-Выжникевич.

Форт часто посещали гости, в фондах музея Института экспериментальной медицины хранится немало фотографий, изображающих гостей и гостеприимных хозяев.

Журналист Эйзен, побывавший на форту, писал: «В незаразном отделении устроен целый зверинец – все это животные, служащие для опытов прививки чумы и других болезней: обезьяны, кролики, морские свинки, крысы, мыши, сурки (сибирские тарбаганы), в которых предполагают переносчиков чумной заразы в Сибири, суслики (овражки), очень восприимчивые к чумной заразе и, ввиду быстроты передвижения, могущие быть опасными распространителями чумы… Наряду с этим мелким „лабораторным материалом“ я увидел тут же в особых помещениях целое стадо северных оленей и несколько верблюдов… Но все это пока материал второстепенный: главное место отведено лошади. Кровь лошади, переработавшая в себе чумной яд, дает нам спасительное средство от чумы. В конюшнях лаборатории, при моем посещении, находилось 16 лошадей; из них были такие, которые уже в течение 3-х лет вырабатывают противочумную сыворотку. Часть небольшого внутреннего дворика занимал манеж для лошадей».

В 9 часов утра персонал выходил в лабораторию, а в полдень по свистку работы прекращались – наступало время обедать. С 15 часов работа возобновлялась и продолжалась до 18 часов. Работали в прорезиненных плащах поверх халатов, в таких же штанах, в резиновых ботах. В качестве дезинфицирующего средства употреблялась сулема как при обтирании ног о пропитанные ею коврики, так и для опрыскивания прорезиненной одежды. В прихожей стояла кадка с сулемой, в нее перед уходом погружали для дезинфекции резиновые боты. В 8 часов вечера массивные ворота форта запирались на ключ. На Эйзена условия работы на форту произвели сильнейшее впечатление: «Серая суровая крепость из гранитных плит, о которые ударяются волны. Маленькая площадка – пристань. Мы были очень радушно встречены заведующим Чумным фортом-лабораторией – В. Выжникевичем. Это был красивый, элегантный высокий брюнет лет 35–40. Предводимые Выжникевичем, мы обошли все помещения лаборатории, где практиканты производили особое впечатление в своих желтой полупрозрачной клеенки халатах, с таким же колпаком на голове и в огромных галошах-кораблях такого же цвета. Особенно А.Н. Червенцов в таком одеянии представлял какое-то могучее морское страшилище. Жутко, сказать по правде, было смотреть на зараженных чумою крыс, кроликов и свинок. Чувствовалось, что ходишь около смерти. Осмотрели и все животники, конюшни, кремационную печь для сжигания трупов животных. В заключение обхода Выжникевич обратил наше внимание на шикарный металлический гроб и объяснил, что это на случай смерти от чумы кого-либо».

Этот гроб мог пригодиться дважды, но в обоих случаях заразившихся лабораторной чумой сжигали в кремационной печи для животных. Об этом чуть ниже.

Еще один посетитель лаборатории, Красавицкий, вспоминал: «После сильных впечатлений лаборатории и гроба – memento mori – приятно было войти в библиотеку, большую и светлую залу, отделанную под судовую кают-компанию. Круглые оконца крепостных стен, обращенные к морю, напоминали судовые иллюминаторы. Вдоль стен уютные, обитые темной кожей, сплошные диваны. Стены, потолок, столы, стулья, книжные шкафы и полки – все темного дуба. Все было сделано для уюта отшельников науки, подвизавшихся на форте. Комнаты их тоже напоминали каюты моряков, но в увеличенном размере. В завершение нашего обзора мы приняли участие в обеде всей компанией форта, в столовой их собрания. Моим соседом слева был д-р Шрейбер, с которым мы очень быстро сошлись. Это был ниже среднего роста, плотный типичный русский немец, с рыжеватыми усами. Весельчак, благодушный малый. И скоро, за рюмкой вина, у нас полились шутки и смех. Никак не чуялось, что это, как и наш хозяин, – близкие жертвы лабораторной чумы. Незадолго до сумерек собрались в путь, и когда отчалили – долго на пристани кое-кто из форта, как теперь помню, и д-р Шрейбер, дружески нам махали платками»[350].

А Кронштадт, несмотря на присутствие рядом с островом такого жутковатого объекта, жил своей жизнью. Любопытное наблюдение сделал один из постоянных авторов «Кронштадтского вестника» весной 1895 г.: «Азартная игра. С наступлением оттепели на толкучем рынке, именуемом „Козьим болотом“, снова стали появляться со своими лотками продавцы горячих пышек.

Обыкновенно товар этот приобретается ими в куренях по 80 коп. за сотню и продается по 1 коп. за штуку. Таким образом, чтобы оправдать повседневный расход и отложить хотя бы малую толику на черный день, необходимо продать почти 300–400 пышек, что при существующей конкуренции не всегда возможно. Желая пособить этому горю и увеличить сбыт товара, хитроумные пышечники решились разыгрывать его в лотерею. С этой целью у каждого из них имеются особые мешочки, в которые помещают небольшие деревянные кубики с написанными на них цифрами 1,2, 3, 4, 5 и т. д. до 30 включительно. Желающие попытать счастья (а таких находится немало) вносят предварительно в кассу, т. е. продавцу, 1 копейку. Затем поочередно запускают руку в мешок и вынимают из него кубик. Выигрывает тот, у кого оказалось больше очков. Он получает пышки по числу играющих и… игра начинается на новую[351]. Несмотря на незначительность