Башня преступления - Поль Феваль

Отлично! Отлично! – повторил Аннибал. – Я понимаю. Друзья мои, приводите полдюжины. И возвращайтесь побыстрее: там уже начинают спорить; скоро дело дойдет до драки.

Я, – похвастался Кокотт, – уже был сегодня утром в Мортефонтэне и показал Трубадуру Терезу Сула. Дело движется.

И, выйдя из дома, Кокотт с Пиклюсом зашагали к деревне.

Графиню Корона все это совершенно не интересовало. Она удалилась, печальная и поникшая от страшной усталости, даже не сказав «до свидания» своей приятельнице, мадам де Клар.

– Она, – усмехнулась Маргарита, указывая на графиню концом своего веера, – стала бы настоящей святой, если бы на ней не лежало пятно первородного греха.

Аннибал поцеловал мадам де Клар руку, произнес несколько пошлых итальянских комплиментов и тоже ушел.

Бедный священник поплелся в другую сторону, читая на ходу свой требник.

В комнате с низким потолком остались мать и сын.

Все знают, как освещаются нормандские фермерские дома: практически весь свет проникает в них через распахнутые двери; если же дверь закрыта, то в помещении становится почти темно.

Ля Горэ по-прежнему опиралась на крышку заветного ларя. Несчастный Винсент, тяжело вздыхая, теребил завязки своих сабо.

Парень действительно был жалким созданием. Матюрин прикончила бы его одним ударом своего волосатого кулака.

– Итак, ты разбил посуды на тридцать пять су, идиот? – грозно осведомилась она.

– Да, матушка, такой уж я невезучий, – жалобно проскулил Винсент.

– И ты явился просить их у меня, эти тридцать пять су? – мрачно спросила старуха.

– Да, матушка, чтобы немного поесть и выпить, – объяснил парень, затравленно глядя на нее.

Ля Горэ сунула руку в простенок и извлекла оттуда бутылку.

– Это – лекарство, – проворчала она в качестве похвалы любимому напитку. – Тебе оно пошло бы во вред, слюнтяй. А для меня – сплошная польза.

И старуха сделала большой глоток прямо из горлышка.

Ее гнев немного остыл.

Она не относилась к своему сыну слишком плохо, когда тот был маленьким. Его колотили лишь в те дни, когда он воровал черный хлеб, и за исключением пальцев, перебитых по самой серьезной причине, парню никогда ничего не ломали, кроме ноги, искалеченной топором нарочно, чтобы уберечь его от армии.

Мы не преувеличиваем: Матюрин вовсе не была законченной злодейкой. Если бы она встретилась со своим колченогим сыном на дороге, один на один, она наверняка поцеловала бы его; возможно, она даже дала бы ему мелкую монетку, сэкономленную в табачной лавке.

Но появиться в лохмотьях перед людьми, которые говорили Матюрин: Ваше Королевское Высочество!

Ну, ничего. Буря улеглась. Матюрин соображала, как ей накормить и напоить сына, да еще дать ему тридцать пять су – и не прослыть при этом слишком богатой.

– Сынок, – проговорила старуха уже гораздо более спокойным голосом, – я всегда все хорошенько продумываю, хотя этого, может, и не видно. И сейчас я прикидываю, где мне найти сразу столько денег.

Мы уже знаем, что убогий Винсент не мог соображать сам. Его научили. Кто? Не у несчастного дурачка надо было спрашивать об этом.

На свою беду он пожал плечами и ответил:

– О, ля, ля! Матушка, для вас это совсем небольшие деньги. Подумаешь, тридцать пять су! Говорят, что у вас – сотни и тысячи ливров, и вам принадлежит все вокруг.

Руки старухи вновь сжались в кулаки.

– Кто это говорит? – спросила она со вновь пробудившимся гневом.

– Люди! – беспечно ответил Винсент.

– Люди, сынок? – произнесла Матюрин с обманчивой мягкостью. – А ну-ка, подойди ко мне, мой цыпленочек, и расскажи, что говорят люди.

– Да я и сам, – продолжал парень, – только что видел в вашем ларе… О, ля, ля! Он же, матушка, набит до краев! Там – франки, экю…

– Ага! – проскрежетала Матюрин. – Ты, стало быть, видел, что у меня в ларе? А известно ли тебе, сынок, что все это принадлежит тем господам и прекрасным дамам, которые только что вышли отсюда?

– Ну, ну, матушка, – ответил парень, улыбаясь с хитрым видом. – Вы же называли их своими слугами!

Все так и было – но не надо говорить правду королям!

Матюрин никогда не отличалась мягкостью нрава; возражать фермерше могли только те, кого она считала сильнее себя. А с того момента, как старуха приблизилась к подножью трона, она не переносила больше и намека на противоречие.

И теперь она бросилась на сына, который все еще простодушно смеялся над ее ответом; вырвав из рук парня сабо, она начала от души дубасить несчастного.

Сначала Винсент не сопротивлялся. Удары градом сыпались ему на спину и на голову; несколько раз старуха даже заехала ему по лицу; парень пытался прикрыться своими неловкими руками, жалобно бормоча:

– Матушка, вы бьете слишком сильно! Матушка, мне же больно! Матушка, вы что, хотите прикончить меня собственными руками? Опомнитесь: я же ваш родной сын!

Но Матюрин уже ничего не слышала; в безумном ослеплении она продолжала наносить удары. При этом она дико вопила:

– Здесь нет ничего моего! Пусть меня сотрут в порошок, но тридцати пяти су от меня никто не дождется! Ему надо есть, мерзавцу! Пить, вору! В твоем возрасте люди давно сами зарабатывают на жизнь! Это ты должен кормить и поить свою старуху-мать, слабую и увечную горемыку!

Удары становились все сильнее. Парень уже обливался кровью. Он принялся звать на помощь, но за дверью было тихо.

Вид крови окончательно разъярил Матюрин. Это была женщина-бык, она не переносила красного цвета. Старуха отшвырнула сабо, которые, разбив окно, вылетели на улицу, и схватила подвернувшуюся под руку большую мотыгу.

И тут же, по странному свойству всех женщин, которые испускают жалобные стенания, даже когда колотят мужчину, своего господина и повелителя, Матюрин заголосила:

– Караул! На помощь! Вор, убийца! Режут! А-а!..

И она замахнулась мотыгой на хромца, который чудом избежал удара, упав на пол.

Стоя на четвереньках, бедный малый машинально искал какое-нибудь оружие для защиты. Он сунул руку в карман и извлек оттуда нож.

Видели бы вы этот жалкий нож! Небольшой дешевый ножичек, крохотное лезвие которого свободно ходило между планками рукоятки из светлого дерева, ножик, которым нельзя было зарезать даже цыпленка. Да им и яблоко не удалось бы очистить!

Однако это был нож. Название создает вещь.

После того, как разбилось окно, снаружи донесся шум голосов. Дверь резко распахнулась – как раз в тот момент, когда Матюрин, сжав мотыгу обеими руками, с сокрушительной силой обрушила ее на голову своему сыну; тот выронил нож и упал бездыханный.

В дверь вошла небольшая группа крестьян, мужчин и женщин.