Белые одежды. Не хлебом единым - Владимир Дмитриевич Дудинцев

картофельными ящиками. Вместе с семенами. В печке полно золы. И кусочки ящиков. Обгорелые.

— Это ж катастрофа, Федя… Слушай… Почему я тебя все время подозреваю, а?

— Потому что Краснов ваш и Саул все время на меня льют вам что попало. А вы верите.

— Их понимать надо, сынок. Ты быстро обошел обоих, батько тебя почему-то залюбил, дрянь такую. А хороший собака всегда завидует на другого, которого хозяин погладит. Грызет его всегда, старается горлянку достать. Это закон. И у человека так. Ты скажи лучше, кто ж это мог семена нам?..

— Мог и кто-нибудь из ваших сватов, которых вы заслали… Сваты хоть знаниями какими-нибудь обладали?

— Федька, ну зачем ты дергаешь меня за самое больное место? Я догадываюсь, ты ревнуешь!

— Вы же глаза мне завязали и приказываете что-то делать! — закричал Федор Иванович, чтоб еще больше было похоже на ревность. — Не знаю, где и искать эти семена! А тут же еще один объект…

— Ты про новый сорт? Этот пункт зачеркни. Он, считай, наш.

— Его же сажать, сажать надо! Не посадим — погибнет.

— Он уже в земле, сынок. Время придет — скажу, где он и что с ним делать. Есть же еще объект, ты помнишь?

— Вы имеете в виду полученный Троллейбусом полиплоид?

— Забудешь ты когда-нибудь это слово? Я выговорить его не могу. Хуже чем латынь. Скажи — дикарь. «Контумакс» — имя ж у него есть. Ты ж узнал его при ревизии. А лапу не наложил…

— Как ее теперь наложишь… Вы почему-то спокойны, Кассиан Дамианович. Тон у вас… Может, все объекты уже у вас под лапой?

— Если б ты посмотрел на меня, сынок, так не говорил бы. Батько твой осунулся, с лица спал за эти дни. Получилось все как-то задом наперед. Что ж ты посоветуешь, а?

— Было бы хорошо выпустить Троллейбуса. И остальных тоже. Я за ними посмотрел бы. Я бы все их наследство вам…

— Дорогой… Посадить легче, чем выпустить. Это наша вина, Федя. Рановато мы с тобой их… Ты прав. Мягче надо было, тоньше. Но ты ж понимаешь, он оказался врагом. Фильм этот, оказывается, из-за рубежа ему. Вон куда ниточка…

Академик умолк. Он долго молчал, потом подал несмелый голос:

— Федя… Ты слушаешь? Федь…

— Да, да, Кассиан Дамианович! Да!

— Что тебе сейчас открою, сынок… Ты извини меня, я тебя немножко проверял. Подозрительный стал. Все думаю: не утаивает мой Федька от меня что-нибудь?.. Не перекинулся к этим?

— Не такая ли я сволочь, как Краснов? — подсказал Федор Иванович.

— Федька, не ревнуй! Это хорошо, что ты ревнуешь, все равно перестань. Батько тебя ни на кого не променяет. А Краснов — теленок. Он ни у нас, ни у них ничего не понимает. Болтается в ногах. Так что я говорю… Проверял я все тебя. Почему тебе и показалось, что я спокоен. Не-е, батько не спокоен. Или я никуда не гожусь, старый пердун стал, или зрение у меня еще в порядке, и ты единственный, кому я могу довериться. Слушай… Слушай и жалей своего батьку. Сложная ситуация, сынок. Троллейбуса не взяли. Троллейбус сбежал.

— Ка-ак! — горячо и искренне закричал Федор Иванович.

— Какая-то стерва предупредила. А может, и стечение обстоятельств. А ты говоришь, ставь тебя в известность. Тут в обстановке полной секретности и то вон какие прорехи получаются. Сквозь землю, понимаешь, провалился. Меры, конечно, приняты. Ты с твоим нюхом сейчас мог бы сильно мне помочь… Погоди, не торопись материться, я не требую ловить… Поймают и без тебя. Наследство, наследство надо спасать. Силы у меня много, руки длинные. Мне не хватает твоего, Федя, таланта.

Настала очередь Федора Ивановича замолчать. Нет, Кассиан Дамианович не хвастал, когда давал ему знать об охотничьих угодьях, где он один гоняет своих оленей. Когда говорил о переводе в идеологическую плоскость и о том, что непослушного могут по его поручению чувствительно посечь. «Открылся весь! — подумал он. — Раньше казалось пустой болтовней, хвастовством. Не верил… А теперь вот и иллюстрация. Но до чего скрытен. Все кругом прикрыто овечьей шкурой. Прикрывайся, прикрывайся. Овечка давно уже волчью шкуру накинула. Таких овечек ты еще не видывал…»

— Федь…

— Да, да! Здесь я…

— Во, брат, как нас с тобой облапошили.

— Не нас двоих, а вас, Кассиан Дамианович. С вашим генералом. Чтоб верили мне, чтоб не распыляли силы на слежку за мной.

— Ну ладно, ладно, сынок. Осторожность никогда не мешала.

— А точно это — что сбежал? — Федор Иванович на миг спохватился. Это тоже ведь могла быть ловушка. — Кассиан Дамианович, данные проверенные?

— Данные точные, сынок. Устал я от этой всей шарманки. Заменил бы ты меня…

— Ведь я время убью зря, если это не так…

— Не бойся. Убивай время. С пользой убивай. Он сейчас не только шкуру свою спасает. Ценности, ценности прячет. Государственные… Народу принадлежат… Ты ж понимаешь, Федька, наш с тобой долг… Мы должны оказаться на высоте.

Они опять замолчали. Федор Иванович удивился — до какой степени точно слова Касьяна соответствовали ключу! И опять академик несмело позвал:

— Федь…

— Да, я тут. Никак в себя не приду от новости.

— Ты слушай. Батько наверх уже пообещал. И тебя ж не забыл упомянуть. Один из лучших сотрудников, Дежкин, работает на главном направлении — такой сделал текст. Понял? Нас с тобой на особый контроль взяли. Так и записали — новый сорт. Теперь, брат, или грудь в крестах… Смысл доходит до тебя? До твоей честолюбивой башки? Я ж у тебя в руках, Федя. Сделай мне это дело, и я сразу пойму, что Федька мой…

— Самый лучший собака?

— Ох и зубастый стал! Злой кобель какой! Сразу между ног берет… Вот что значит — батько тебя не порет. Ты сделай, что прошу. Медаль повешу. На ошейник, х-хы…

— Для этих дел, Кассиан Дамианович, нужно, чтоб уцелевшие вейсманисты-морганисты мне поверили. Меня ведь боятся… Придется всего себя намазывать медом.

— Намажься медом! Прошу тебя!

— Не знаю, как это у меня получится. И потом — своя же оса может сесть на этот мед. Из вашего улья. Так ужалит, что и не встанешь. Генерал ваш смотрел тут на меня…

— Он на всех смотрит, не бойся. Я ж буду на страховке. Скажу ему.

— Мне бы гарантию…

— Ну ты ж и зануда, Федька, стал! В такое время торговаться… Все, все бери себе, только успокой! — заорал Касьян. — Снимай с меня штаны!

— Ладно, Кассиан Дамианович. Сегодня же медом намажусь.

* * *

Едва он положил трубку, как телефон опять зазвонил:

— Федор