Не время для славы - Юлия Латынина

– «Жигули» у нас точно бегают, – ответил Хайхароев, – а пленных русских нет.

Хайхароев предложил ему остаться в Бамуте, но Булавди сказал, что хотел бы забрать «жигули», и ему дали машину и даже водителя. Дело в том, что единственная дорога, по которой можно было уехать, вся насквозь простреливалась «Градом», и как только по ней что-то двигалось, русские начинали стрелять. Езда по ней называлась у защитников Бамута «русской рулеткой».

Хайхароев не думал, что Булавди сумеет проехать по дороге один, и поэтому он послал в «жигулях» водителя. Они ехали, и Булавди сначала не понял, почему за ними такой густой стеной встала пыль. Потом из нее начал разлетаться асфальт, а потом они влетели в Аршты. Уже потом, через три года, Булавди узнал, что те парни, которые украли «жигули», убили Мишку в тот же день. Булавди тогда вернул «жигули» Марине Алексеевне, но она потом все равно умерла с горя.

Третий раз он умирал в июне. За день до смерти Булавди подъехал к дому, где жила девушка, которую он очень любил. Айсет вышла к роднику, и они наговорились всласть, и Айсет спросила, куда он уходит. «Ты узнаешь из новостей», – сказал Буладви.

На следующий день он был в Буденновске. Он ехал обратно в автобусе с каким-то профессором, и тот рассказывал ему о лекциях, которые он читает в МГУ. Булавди очень понравились, как профессор рассказывал о свободе и ответственности. Булавди спросил его: «А можно я после войны послушаю ваши лекции?» Профессор дико поглядел на него и сказал: «Конечно».

Четвертый раз он умирал в августе девяносто шестого. Перед смертью он снова спустился с гор к молодой жене, и она сказала ему, что беременна.

На следующий день Булавди вошел в город Грозный. Булавди не знал, будет ли у Айсет сын или дочь, и просил Аллаха, чтобы это был сын. Ведь он совершенно точно знал, что умрет. Никто из вошедших в тот день в Грозный не входил туда, чтобы победить. Все они шли, чтобы умереть, но так получилось почему-то, что они победили.

Когда Булавди вернулся, оказалось, что русский самолет сбросил бомбы на его село, и Айсет уже похоронили, вместе с ее матерью и нерожденным ребенком во чреве. Булавди достал из погреба двух русских солдат, которые уцелели при налете, и перерезал им горло.

После этого Булавди перестал считать случаи, когда он умирал, и жил так, как будто он уже умер.

Булавди долго обдумывал предстоящую операцию. Он не заблуждался насчет своих сил. Он мог подстеречь колонну – с невероятной беспечностью они все таскались без прикрытия и без разведки, и устроить еще одну Чертову Пасть. Он мог взорвать танк, вырезать блок-пост или спровоцировать перестрелку между русскими и муртадами. Но у него не было возможности взять кого-то в заложники и не было требований, которые можно выставить Русие.

Независимость? Булавди сомневался, что многим в республике сейчас нужна независимость. Похоже, им куда больше был нужен этот химзавод. Этот их чертов западный завод был такой же ширк, как их чертова западная демократия.

Булавди давно не знал, зачем он воюет. За свободу? Это было глупо, воевать за свободу. Чтобы получить свободу, не надо было бегать с оружием в горах. Надо было помогать Джамалу строить этот чертов завод. Все, кто воевал за свободу, либо лежали в земле, как Джаватхан, либо перебежали к Джамалу, как Шамиль.

За Аллаха? Булавди уже даже не помнил, как он начал воевать, но он смутно помнил, что когда он начинал воевать, он воевал не за Аллаха. Он воевал потому, что на его землю пришла война, и в республике пропали деньги и появились танки. Теперь Джамал сделал так, что танки ушли, а деньги вернулись. За что же воевал он, Булавди? За то, чтобы деньги слова исчезли, а танки снова пришли?

Он был кровник Джамалу – вот и все.

Булавди знал, что у него есть силы только на один выстрел. И он не сомневался, в кого стрелять. В Джамалудина Кемирова.

Если убить Джамалудина, хозяином республики останется Христофор Мао. Если хозяином будет Христофор Мао, Русня потеряет Кавказ через год.

Далеко внизу, на белом песке серпантина, показался военный «уазик». Это был русский сержант из части, которую разместили в селе. Сержант был неплохой человек, только много пил. Он продавал оружие и жаловался на начальство, которое торгует родиной.

Сержант вышел из машины и открыл заднюю дверцу. Весь задок машины был забит цинками с патронами, и еще сверху лежали три выстрела к гранатомету.

Сержант дружески хлопнул горца по плечу и сказал:

– И на что вам столько патронов?

– На свадьбу, – ответил Булавди.

– И когда свадьба?

– Сегодня, – сказал Булавди, – хочешь, покажу?

– Садись, – ответил сержант.

Булавди сел в «газик», и тот поехал вверх.

Кирилл и Шамиль чуть не опоздали на самолет. Они приехали в Жуковский через шесть минут после Забельцына, и начальник его охраны матерился, запихивая «стечкин» Шамиля в специальный опечатанный мешок.

Кирилл ожидал, что они полетят военным транспортником. Но это оказался ЯК-42, с роскошной люксовой отделкой, – со спальней для vip-лица, панелями розового дерева, глубокими кожаными креслами и тонкой перегородкой, отделявшей обитателей головного салона от охвостья в хвосте.

Самолет начал катиться по исхлестанной дождем полосе, и струйки дождя на стекле из прямых стали косыми, а потом легли поперек иллюминатора.

Село только-только просыпалось; женщины в черных платках выгоняли индюков и коров, и однажды им пришлось долго стоять, пока по улице шло целое стадо баранов; они блеяли и воняли, и на самом последнем, толстом баране ехал мальчишка лет семи – похоже, он и был единственным пастухом.

Разбитая улица вертелась штопором, резко шла вверх, горы были как стены обрушившегося мира, огромные, рыже-серые, отвесные, на яростно-синем небе не было ни облачка, и они выпадали из этой синевы, словно в небе кто-то проделал прореху, и оттуда упали камни размером с вечность, и только на востоке горный склон был изрезан маленькими террасами, на которых, как в кадках, росли абрикосовые деревья.

Трудолюбие местных поражало сержанта Терентьева. В селе, где он родился, дома давно сгнили, а заборы покосились, и когда Терентьева забирали в армию, там на все село было двое призывников, а в соседнем селе и вовсе оставались три старушки. В этом селе было пять тысяч человек, и из них едва ли не треть были дети, и в каждом дворе стояли латаные «жигули», и сержант, что ни говори, понимал, что все эти «жигули» нажиты не разбоем и не мошенничеством, а каторжным трудом на горных террасах.

Терентьев подумал, что многое изменилось с тех пор, как неделю назад его взвод оказался в селе. Сначала между ними была глухая стена, мальчишки швыряли в них камнями, – а теперь им все время носили хлеб из пекарни, и позавчера Терентьев обедал у какого-то старика, а его солдаты починили старику забор, – а вот теперь его пригласили на свадьбу. Сержант вдруг подумал, что он бы хотел приехать в эти бескрайние горы еще раз, уже без оружия и без солдат, и посидеть за столом с вежливым, очень сдержанным имамом, и поспорить с ним, кто лучше, Бог или Аллах, – эти люди были золотые люди, если ты приходил к ним как гость, а не как враг.

Он был очень доволен. За неделю учений он заработал восемь тысяч долларов, и эти чертовы хачи уже не казались ему такими негодяями.

Они заехали в ворота и стали посереди крошечного двора. Справа, из распахнутой дверцы, терпко тянуло курятником. Над ними росло огромное дерево, и из зеленой листвы торчали оранжевые шары хурмы.

Его люди стали разгружать оружие, а Терентьев пригнулся и шагнул вслед за Булавди в распахнутую низкую дверь. За дверью обнаружилась крошечная прихожая, а за прихожей – гостиная. Над работающим телевизором висела вышитая Кааба, а на противоположной стене – черный коврик с золотым именем Аллаха. Посереди гостиной тянулся стол, уставленный картошкой и мясом. За столом сидели человек шесть молодых парней. Сержант Терентьев рассмеялся, обернулся к Булавди и спросил:

– А кто же невеста?

– Ты, – ответил бывший подполковник ФСБ.

В 5.30 утра, услышав о высадке иностранных военных сил, командующий СКВО генерал армии Хобочка принял решение нанести ответный удар.

Артиллерия и авиация нанесли сокрушительный удар по предполагаемому месту продвижения противника. С аэродромов взлетели самолеты стратегической авиации, призванные противостоять государству-агрессору, спецназ ГРУ в течение получаса высадился над Куршинским тоннелем, и 143-й полк выкатился из Бештоя-10, перерезая дорогу вероятному противнику, вторгающемуся с горных перевалов из сопредельного государства.

Бештойской частью операции руководил полковник Александр Лихой.

Тесть Лихого, генерал Ставрюк, являлся одним из богатейших людей России; в его управлении находились три цементных завода, семнадцать заводов, выпускающих бетонные блоки, сто четыре кирпичных завода и еще восемь тысяч четыреста семнадцать объектов, которые должны были обеспечивать армию мясом, молоком, жильем и обмундированием. Нельзя сказать, чтобы они успешно справлялись с этими функциями, но семью Александра Ивановича они обеспечивали.