Все, кого мы убили. Книга 1 - Олег Алифанов

В раздражении как-то всплыло само собой и неразрешённое подозрение в отношении Артамонова. И не сказать нельзя и сказать невозможно – трудно вернуться к старому разговору, в котором всё вроде бы выяснено. Приехал он сюда следить за мной по поручению негодяев, а после отказал им, но теперь-то – что? Пора бы и убраться восвояси. Денег у него в достатке, иначе не снимал бы он такой дом. Неужели Анна удерживала его подле меня? Как он намеревался помешать нашей встрече? Выходило, что его интересы, оторвавшись от тайного общества, продолжают витать вокруг меня по иной орбите.

Дней за пять до того, как нам отправиться в путь, пришло-таки письмо от Прозоровских. Оно совершенно не оставляло надежды, показавшись даже немного надменным. Лишь трепетные искорки золотого песка скрашивали его сухость, да и то теперь это казалось мне продиктованным простой практичностью, а не тайным намёком.

В письме описывались далёкие и ненужные мне греческие события, и словно вторя ему, пришедшее с тем же кораблём послание от родных моих полнилось событиями польскими и французскими. Куда-то проскакал везучий Паскевич, откуда-то отбыл преданный до самозабвения граф Орлов. Водовороты событий бурлили везде, только не в затхлой комнате посреди унылого Леванта, наполненного до краёв красноватыми и бурыми оттенками скуки.

Казалось, нет края спокойнее Востока, некоторые мелкие распри, больше напоминавшие междоусобицы родственников лишь подчёркивали общий мир и покой. Я чувствовал себя на задворках ойкумены. Коросту унылой патриархальности виделось невозможным вскрыть никакими событиями. Впрочем, я знал, что такое впечатление обманчиво, и без отдыха дымящий трубкой ленивый житель схватится за оружие и исчезнет в Антиливанских горах по первому же призыву своего клана.

А ещё спустя дня два одетый чуть не бедуином Артамонов взбежал ко мне, не на шутку встревоженный, и сообщил, что видел Россетти на пороге французского консульства. Я спросил о его решении, и по замешательству понял, что он боится идти на окончательный разрыв. Он просил совета, я воздержался, поскольку считал общение с людьми круга Этьена Голуа опасным до крайней степени, и соратники его, коих никто из нас и в глаза не видел, уже могли следить за нами, оставаясь незамеченными. Исчезновение хотя бы на время я счёл благом, но бегство считал ниже своего достоинства. Прохора послали на базар выбрать хорошее ружьё и добавить к имевшимся запасам пуль. В остальном мы лишь больше поспешали с приготовлениями и сборами, а Владимир покинул свою квартиру, и две или три последних ночи провёл неизвестно где, из чего я сделал вывод, что страх его совсем не напускной.

Вечером ко мне постучался Беранже, и я вынужденно впустил его. За недостатком места в комнате, заставленной всяким дорожным скарбом, мы расположились на террасе, и я посетовал, что не могу угостить его вином. Он столь же едко вторил мне, что сожалеет, что не нанёс визит раньше, ибо вернулся только сейчас. Это показалось мне более чем странным.

– Скоро же вы обернулись, – сказал я.

– Я успел даже заглянуть в Константинополь! – ответил он не без гордости, и в свой черёд спросил: – Да и вы, как я погляжу, не сидите на месте.

– О, да! – воскликнул я, сколь мог приветливее.

– Уезжаете?

– Да, – кивнул я и замолчал, не мигая, глядя на него.

– Надолго? – вопросил он спустя некоторое время, не дождавшись моего продолжения.

– В моих делах ничего не известно наверное, – развёл я руки и улыбнулся губами.

Я сразу же пожалел о своём многословии, мне следовало продолжать избранную ранее манеру и дальше. Всё время разговора Беранже нервно стискивал ладони, и мне казалось, что одна его рука сдерживает другую с тем, чтобы обе они не вцепились мне в горло.

– Куда же следуете? – едва сдерживая крупную дрожь, процедил он.

Я не сомневался, что от консула в Дамаске у него имеется донесение на мой счёт, ибо довольно тесная дружба всех европейцев в Леванте имеет некоторые известные пределы, и все следят за остальными, утоляя любопытство не из одних лишь досужих сплетен.

– В Сидон, – ответил я и тут же добавил: – Нет, в Адану. Простите, лучше – в Дамаск. Свобода выбора так велика, а цели столь заманчивы, что я затрудняюсь с решением.

После такого отпора он обязан был покинуть меня, но нечто важнейшее этого – то, ради чего он явился, заставляло его проглотить пилюлю.

– В сказках «Тысячи и одной ночи» есть персонаж, отправившийся на все четыре стороны. Не опасаетесь повторить его участь?

– Судите сами, – ответил я спокойно на его выпад, продиктованной попыткой заставить меня приоткрыться. – Чего бы мне опасаться севера, откуда я родом? Туда всего неудержимей рвётся моя душа. В отличие от юга, куда, к теплу стремится моё тело. На Востоке я и так сейчас нахожусь, а на западе – нежность вашей дружбы, господин полковник. А почему вы вдруг вспомнили сказки?

Неожиданно он сменил выражение на улыбку и вытащил из кармана прелестную куклу арабской работы, изображавшую Ала-ад-Дина.

– Мы здесь собираемся ставить любительский спектакль марионеток, хотел пригласить вас… Впрочем, раз вы не участвуете, тогда примите просто как подарок. – Он надел на пальцы петли и подёргал рукой фигурки. – Как забавно, не правда ли? Если бы он хотел подать мне сигнал, как бы он мог это сделать? Поднять руку к небесам – ничтожно, нить провиснет, и божок, играющий им, ничего не узнает. Остаётся дёрнуть вниз, туда, где как кажется многим, располагается ад. Иногда я думаю, не в этом ли весь грех Адама? Достучаться до небес он не сумел, дёрнул посильнее вниз и оборвал все нити разом. Мир в ад не рухнул, а вот человек – не сорвался ли! Оставляю вам на раздумья. Собственно, я к вам по делу, – усмехнулся он и вынул из кармана пакет, в котором я обнаружил новый фирман на своё имя, ещё сильнее расширявший мои полномочия, за что с неохотой откланялся в его адрес. – Какую бы сторону на земле султана вы ни выбрали, фирман сей сможет охранить вас. Но важно и другое – чью сторону вы изберёте.

– Общество моё обеспечивает меня жалованием и прочим необходимым.

– Не этим ли? Оттуда у вас эта копия? – он извлёк искажённый список скрижали, некогда данный ему мной.

Я пожал плечами и молча повернулся, чуть разведя руки, обратив его внимание в комнату, заваленную стопками рукописей и кучами свитков. Он едва кивнул, но пожелал уточнить, где находится оригинал, ибо, по его мнению, снимавший копию мог ошибиться.

– Оригинал представлял собой камень, – ответил я.

– Вы лично обследовали его?

– Разумеется.

– Держали в руках? Или созерцали в витрине музея? – И поскольку я молча нахмурился, он предпочёл объяснить свою настойчивость: – Переписчик или… художник невольно мог допустить неточность. Могу ли я взглянуть на него? – он упёр взгляд в пол.