Сын погибели - Владимир Свержин

Рыцари, сняв котты и доспехи, таскали увесистые камни, обтесывали их найденным здесь же инструментом и клали встык. Только одного человека в белой тунике с алым крестом увидел в этот миг пастырь стад Господних — тот поднимался по тропе под водопадом так, будто каждый день ходил по ней взад-вперед. Шел, поддерживая левой рукой меч у пояса. Если бы вдруг водопад сейчас изменил свое течение, Бернар поразился бы менее — не так давно бывший аббат Клерво своими глазами видел, как в битве на холмах Уэльса падал этот рыцарь, смертельно раненный стрелой… И все же он поднимался по тропе как ни в чем не бывало.

— Вальтарэ Камдель, — удивленно прошептал Бернар, надеясь словами отогнать морок, но безуспешно — из-под струй появились еще двое.

У Бернара кольнуло сердце, и взор неожиданно обрел дивную глубину.

— Сын погибели, — понял аббат, наблюдая, как клубится и извивается вокруг тоненького мальчишки невидимый простому глазу живой вихрь. — Помилуй мя, Господи, защити и сохрани!

Гуго де Пайен налег на лом, поддевая до половины вросший в землю валун. На нем хорошо виднелась полоска выдолбленного паза, куда некогда вставляли другой такой же тяжеленный камень.

— Привет ударникам феодального труда! — разнеслось над плато.

От неожиданности де Пайен чуть было не выронил лом. Он поднял глаза, и увесистая железная палка все же выпала из его рук.

— Вальтарэ Камдель? Лис? — Он мотнул головой, будто предполагая, что невесть откуда взявшиеся гости — плод его разгулявшегося под действием горного воздуха воображения. — Откуда вы здесь?

— Так, по тропке дошли, — не давая Камдилу ответить, вставил Сергей. — Гуляли, смотрели, не летит ли мистер Холмс, а тут вы…

Де Пайен расплылся в улыбке. Этого бойкого на язык южанина он знал еще со Святой Земли. Как и водится среди менестрелей, тот был порой болтлив, порой нес откровенную чушь, порой орал дурным голосом чрезвычайно странные песни. Но вместе с тем во всей Палестине не сыскалось бы соратника более верного, нежели он, и более ловкого в стрельбе из лука.

— Эгей, — де Пайен окликнул собратьев, — глядите, какие гости!

— Стойте! — Плато содрогнулось от пронзительно крика. — Стойте! Это морок, адское наваждение! Гуго, ты же помнишь — Камдель погиб в Британии!

Бернар выскочил из храма и бросился навстречу нежданным «прихожанам».

— Да, я помню, — неуверенно подтвердил один из рыцарей.

— И я, — объявил другой. — Убили… Стрелою в спину.

— Я жив, можете попробовать.

— Настоящий рыцарь никогда не погибнет от стрелы в спину! — заорал Лис. — Это я вам как менестрель заявляю!

— Не прикасайтесь к нему! — продолжал кричать Бернар. — Они — демоны, прибывшие искушать нас! Осеним себя крестным знамением, призовем Господа, и расточатся козни Велиаловы!

Камдил молча последовал призыву бывшего аббата, за ним Лис. Козни расточаться не желали, но зато в головах оперативников зазвучал голос Джорджа Баренса.

— Что, развлекаетесь? Горный туризм? А у нас, между прочим…

— Неужели шведы Кемь взяли?

— Не до шуток, Сергей! Никотея побывала у короля Сицилии, уж не знаю, о чем они там беседовали — может, о трудах Аристотеля, может, о повадках тутового шелкопряда, — но Роже II в игре. Выстраивается неплохая ось: Империя — Франция — Сицилия… Я уверен, что Папа тоже не останется в стороне. Скорее всего наша подруга уже пообещала королю Арагона, Леона и Кастилии помощь в борьбе с сарацинами. Так что драка ожидается грандиозная. А вы тут…

— А мы тут тоже делом заняты, — сказал Камдил.

— Я вижу, — недовольно отозвался Баренс, созерцая глазами оперативников обстановку на горном плато. — Вы хоть узнали, чего ради отправились, как говорит Лис, за семь верст киселя хлебать?

— Вот как раз сейчас, я думаю, и узнаем.

— Слушайте меня! — властно крикнул Вальтарэ Камдель. — Я живой, и любой желающий может удостовериться в этом! Я пришел сюда не просто так. Как было написано в Уставе — написано вами, преподобный Бернар! — всякий полноправный член рыцарского братства имеет право требовать созыва Капитула. Я требую! Я заявляю, что нет ни демонов бездны, ни горних ангелов!

— Ты не можешь требовать! Ты мертв! Дети мои, опомнитесь, хитры дьявольские козни, но это лишь козни! Демон пребывает меж восставших из адской бездны! Имя ему — Сын погибели! И пусть вас не смутит отроческая личина, да наполнятся мечи ваши божественной силой!

— Стоять! — рявкнул Камдил. — Я требую созыва Капитула — ему решать, кто прав! Я жив, никто не докажет обратного! И я желаю говорить с вами!

Он схватил де Пайена за руку:

— Гуго, я жив или не жив?

Вконец обалдевший де Пайен обернулся к духовнику:

— Бернар, мы должны…

— А я не должен. — Тибо Шампанский с киркой в руках бросился на Федюню.

Еще секунда, и земля ушла из-под ног графа — она вздыбилась волной, и, точно пронзив гранит, над плато черной свечой вырос огромный змей и, обвив Тибо кольцами, поднял его в воздух. Два других змея замерли у ног Федюни, леденящими душу взглядами отбивая у всякого охоту приближаться.

— Оставь его, Гарри, — тихо попросил Федюня. — Никто не умрет в Аннуне.

Тибо Шампанский рухнул наземь и, корчась от боли, попытался встать на ноги.

— Зачем призываешь к оружию, Бернар? Разве не ждал ты с нетерпением этой встречи? Разве не жаждал самолично искоренить меня? — незнакомым чужим голосом заговорил Федюня. — Не их оружию бороться со мной.

Бернар из Клерво стоял ни жив ни мертв, глядя, как невидимыми огненными змеями извиваются вокруг мальчишки вихри странной, неведомой силы.

— На тебя, Господи, уповаю! Да не посрамлюсь вовек! — гордо произнес он, выпрямляясь.

Когда-то в юные годы он, как и родич его, де Пайен, готовился стать рыцарем, но иная стезя позвала для иной схватки. И вот пришло время его битвы.

— Не приближайтесь! — глухо проговорил Бернар, поворачиваясь к рыцарям. — Покуда я жив — не приближайтесь!

Не сказав больше ни слова, он осенил себя крестом и зашагал в молельню.

— Капитан, — Лис наклонился к напарнику, — а разве… Федюня может войти на освященную землю?

— Я — уже там, — все тем же незнакомым голосом, смеясь, ответил Кочедыжник. — Он сам внес меня.

Молельня — четыре башни, стоящие крестом, — изнутри была залита сиянием, но Бернар не осознавал его. Внезапно стены потеряли для него реальность и отчетливость. Бернар не смог бы сейчас поручиться, что находится в том самом храме, который недавно приводил в порядок: не было ни статуи, ни чудесного котла, ни даже окон. Всепоглощающее сияние, алтарь с водруженной на него серебряной дарохранительницей и тоненькая фигурка мальчишки в нескольких шагах от алтаря.

— …О чем ты хотел говорить со мной, Сын погибели? — медленно, с натугой, но стараясь произносить слова как можно тверже, спросил он.

— С тобой ли? Что ты есть? Да и есть ли ты? О чем говорить с тем, кто источил себя по капле, стараясь угодить неведомому? Где ты, Бернар? Тебя нет, ты лишь тень от прежнего, избравшего стезю веры.

— Ты лжешь, демон! Я пастырь стад Господних!

— У Господа нет стад. Когда бы он желал собирать в стада всех созданных по образу и подобию его, разве стал бы вдыхать жизнь в них духом своим? Разве человек — баран, разве он мясо и руно? Твои старания, Бернар, умерщвляют в человеке Божеское. Я не желаю говорить с тобой. Я пришел, дабы встретиться с тем, чьими устами — неистовыми и безумными — говоришь ты в этом мире.

— Неистовыми и безумными?! — пророкотало в храме эхо, и, казалось, даже волны Аары замедлили свой бег. — Ложь твоя сотрясает небеса, Андай! Я здесь! И ты будешь держать ответ за прельщение, коим побуждаешь роптать глупцов на свой человеческий удел!

Бернар внезапно почувствовал, как ноги его отделились от пола, и он словно отлетел в сторону.

— Слава тебе, Господи всеблагий! — прошептал он. — Благодарю тебя, что не оставил в час испытания!

— Я стану ответствовать перед тобой, Антанаил? За что? За то, что не пожелал видеть рабом брата своего? За то, что даю ему смелость и силу жить? За то, что в мудрости своей он начинает понимать, что Господь его — Бог любящий, а не карающий?

— Кто любит — тот и карает! Послушание приличествует неразумному, дабы вразумился он! Когда же упорствует глупец в неразумии своем, то кара есть величайшее милосердие. Ибо, наказывая в малом, избегаешь худшего.

— В малом? Ты говоришь — в малом, Антанаил? Твое послушание испепеляет!

— Нет, это твое знание иссушает душу, делая неразумного подобным Богу — мечтами он возносит себя на трон Предвечного, и нет искры Божьей ни в нем, ни вне его, ибо где нечему гореть, ничего не горит.