Сын погибели - Владимир Свержин

— И все же другого выхода нет!

Тибо взглянул на отрешенно молчавшего Бернара:

— Не уверен… Рассудите нас, святой отец. Быть может, от наших глаз сокрыто то, что открыто вам.

— Я скажу вам, — тихо промолвил Бернар Клервосский. — Скажу… Но чуть позже. — Он повернулся и, устало пошатываясь от недельного недосыпания, побрел к молельне.

В храме царил полумрак, сгущающиеся вечерние сумерки приглушали последние солнечные лучи, лившиеся в окна. Среди огарков свечей на алтаре стояла нетленная святыня — дарохранительница с усекновенной главой. Серебряный лик, взиравший на посетителей, дышал покоем и мудростью.

Бернар преклонил колени, невольно придерживаясь, чтоб не упасть.

— За что оставил ты меня, Господи? За что караешь меня и вернейших дома Твоего? Отнял ты десницу свою от чела моего, и сухая земля воспылала огнем под стопами моими. Воинства всех царей земных — щепоть праха в перстах Твоих, но ведь не сравниться мне с могуществом Твоим, и ничто человечье хотенье пред волей Твоей. Коль суждено мне принять венец мученический, дай знак, что путь мой верен, и не ропща приму я любую муку! Спаси уверовавших, жизни кладущих во имя Твое! Дай силы рукам их, храбрости — сердцам и покой — душам. Не за себя прошу, Господи! Смилуйся надо мной, грешным!

— О милости умоляешь? — раздалось из полумрака, и над алтарем тысячи светящихся пылинок сложились в фигуру Антанаила. — Что ж прежде-то не уповал на милость мою? Что ж прежде не вопрошал, каков путь твой — в те часы, когда владыки земные стояли пред тобой коленопреклоненно? Иль вздумал ты, что возвысился над ними? Гордыня свила змеиное гнездо в сердце твоем. Понадеялся ты на стены крепкие, на мечи булатные, понадеялся на власть и силу. Но где же Божий промысел? Где служение имени Творца предвечного? Его изгнал ты из души своей — изгнал и сам не заметил того. Что же нынче просишь о милости?

— Мой грех! — распластался крестом на полу преподобный Бернар. — Казни меня! Испепели молнией небесной! Сожги пламенем адским! Об одном молю — спаси пошедших за мною, ибо я лишь плоть от плоти человеческой, ты же — дух от духа Господнего! Не за мной, но за тобой шли они!

— Знаю я, что праведен ты, Бернар, что не желал иной власти на земле, кроме власти Господа. И коли неверно истолковал волю мою, то не из каверзы, а по скудоумию. Сей день и дни до сего дня — урок тебе. Ныне же явлю я тебе и всем истинно верным силу мою, дабы посрамить ковы земные и восславить имя Божье. Иди и скажи: пусть вложат мечи в ножны, пусть молятся, пусть слова молений их рождаются в душе, как дитя рождается в чреве матери. Те, в ком сильна вера, спасутся.

Сияние исчезло, и тьма окончательно заполнила часовню.

То, что произошло дальше, было записано у аббата Сугерия в дневнике такими словами: «И лишь погасло дневное светило, и колокола зазвонили к всенощной, раздалось над Лангром стройное пение, точно сонмы ангелов во облацех согласно восславили имя Божье. И яркий свет залил город, и воздух наполнился ароматом роз и лилий. Затем же вдруг все исчезло, будто привиделось. А вскоре, еще не успели мы опомниться, врата Лангра отворились, и жители города, в смущении разводя руками, объявили, что ни Бернара, ни присных его чудесным образом в городе не стало. Неведомо — воля то Божья, или же дьявольские козни, ибо так хитер и могущественен враг рода человеческого, что иной раз непросто разгадать каверзы его».

Сжатое ячменное поле, представшее взорам Гарри и его спутников, сейчас мало напоминало мирные крестьянские угодья. То здесь, то там по всей ширине его лежали трупы воинов, судя по доспехам — из тех самых отрядов, которые недавно промчались мимо пилигримов.

— О-ля-ля, — прищелкнул языком проводник, — а вот, кстати, и кони. — Он указал на породистых скакунов, понуро бродивших рядом с убитыми.

— Не только. — Гарри наклонился и, разжав пальцы одного из мертвецов, вытащил меч. — Теперь это тоже может пригодиться. Хорошо бы понять, что здесь произошло, — оглядевшись, бросил он. — Ни крестоносца, ни его дружка с перебитой носопыркой, ни, слава богу, Федюни тут нет. Но гнались точно за ними.

— Мой принц, — крикнул переводчик, — один жив, поспешите! У него кишки вывернуты — скоро помрет!

Гарри бросился к лежащему в кустах воину.

— Пилигрим… — чуть приоткрыв глаза, прошептал тот, — на поясе кошель — забери, помолись за меня.

— Что здесь было? С кем вы сражались?

— Ступай к герцогу Саксонскому, скажи… — Он замолчал и закрыл глаза.

— Что сказать? Не умирай! Что сказать?

— Скажи — мы славно дрались. Люди императрицы все остались здесь. Наших… и тех… тоже немало. — Воин сжал губы, удерживая стон. — Остальные ушли с графом. Они дойдут до Бернара.

— А где мальчишка? Мальчишка где? С ними был мальчишка! — кричал Гарри, не обращая внимания на то, что умирающий не понимает его наречия.

— Мой принц, это бесполезно — он мертв.

Глава 29

— Правда ли, что на зло надо отвечать добром?

— А чем же ты будешь отвечать на добро? Нет, на зло надо отвечать по справедливости.

Никотея знаком отпустила стражу, желая побыть наедине с доблестным родственником. Это нарушало веками заведенную традицию, по которой дама не могла оставаться без сопровождения ни с кем из мужчин, кроме отца, мужа или родного брата. Степень родства между императрицей и герцогом Сантодоро была куда более отдаленной, но уж как-то так само получилось, что перечить юной очаровательной хозяйке Империи никому из окружающих и в голову не приходило. Стража удалилась, покорная жесту госпожи, и Никотея заговорила, на всякий случай по-ромейски:

— Мой дорогой Симеон! Трудно найти слова, чтобы высказать мою благодарность тебе за помощь! За то, что твоя доблесть и воинское искусство вознесли имя нашего отечества столь высоко, что теперь никто не осмеливается распускать нелепые слухи об изнеженных и слабых воинах державы святого Константина. Воистину, кто, как не ты, заслуживаешь воссесть на трон, связующий в единое целое Европу и Азию? И я верю, мой милый друг, что тебе уготована эта судьба.

— Но Иоанн…

— Иоанн смертен, и Мануил смертен. Твой брат Алексей был совсем юн, моложе кузена Мануила, но злая доля не пощадила его…

При упоминании о младшем брате глаза Симеона Гавраса вспыхнули, а рука легла на эфес меча.

— Возвращайся к отцу, — любуясь произведенным эффектом, продолжала Никотея. — Передай, что все сказанное мною прежде остается в силе, как верно и всегда будет верно то, что я говорила тебе. Поезжай, испроси у отца дозволения на брак с Адельгейдой Саксонской. Но лишь об одном заклинаю тебя — не торопись со свадьбой. — Она порывисто схватила руки Симеона и прижала их к своей груди. — Прошу тебя, не торопись!

— Да… Конечно, — пролепетал герцог Сантодоро, боясь открыть рот, чтобы сердце, прыгающее в грудной клетке, как бешеная мартышка, ненароком не выскочило наружу.

— Ступай, милый, — нежно прошептала Никотея, простояв так пару минут. — Казначей передаст дары для твоего отца. Скажи — как только будет возможность, я сама не премину навестить его.

Симеон Гаврас низко поклонился и, пятясь, чтобы подольше лицезреть императрицу, вышел из приемной залы.

— Вразуми меня, Господи, — горько вздохнула Никотея. — Ну почему этот мир не создан для таких, как он? — Она хлопнула в ладоши, призывая стражу.

— Барон ди Гуеско прибыл по вашему распоряжению, — доложил караульный начальник.

— Он весьма точен. Зовите его.

Анджело Майорано быстрым шагом вошел в залу и чуть поклонился императрице. Она сделала вид, что не заметила этого вопиющего нарушения этикета — от любого другого барона Империи требовалось бы изъявление куда большего почтения, но Майорано… Никотея поймала себя на мысли, что ей нравится глумливая ухмылка Мултазим Иблиса, искривлявшая его губы всякий раз, когда он не был озабочен новым коварным планом и притворством.

— Вы желали видеть меня, государыня?

— Хотела узнать, достаточно ли тебя наградил король Людовик.

— У меня нет оснований жаловаться на его скупость. Король распорядился высыпать овес из лошадиной торбы и доверху засыпать ее золотом.

— От себя я прибавлю столько же, — пообещала Никотея. — Однако, мой славный барон, у меня к тебе будет одна небольшая просьба.

— И тоже на две торбы золотом?

— Кто знает, кто знает… Возможно, две торбы покажутся тебе мелочью и черной неблагодарностью.

— Это столь опасно?

— Не опаснее того, что тебе уже приходилось неоднократно предпринимать.

Брови Майорано заинтересованно приподнялись:

— Я нынче собирался вернуться к Его Святейшеству, но, похоже, в дороге меня свалил ужасный недуг. Остается выяснить, моя госпожа, надолго ли.