Румбы фантастики - Виталий Севастьянов

О том, что проводится эксперимент, Николай Свиридович своего гостя уговорил не сообщать. Тот его заверил, что все совершенно безвредно для здоровья. А раз безвредно — чего зря народ беспокоить? Если все хорошо войдет, то можно будет и официально сообщить. От такого количества выходных вряд ли кто откажется.

Вместе с гостем и составили программу для аппарата. Договорились, что эксперимент поначалу месяц продлится. Николай Свиридович лично такси вызвал, гостя с почетом усадил и вслед рукой помахал.

А когда вернулся в кабинет, сел составлять совсем другую программу. Шесть выходных вам на неделе? А два дня всего хотите — среда и четверг? А после них опять — среда и четверг! А потом опять, и опять, и опять… Целый месяц одних сред и четвергов! И никаких суббот и воскресений! Хватит отдыхать, пора и поработать как следует, на полную катушку!

Идея, конечно, у Николая Свиридовича дикая появилась. Пожалуй, еще более дикая, чем у его знакомого о целой куче выходных. Тут мы вправе возмутиться и закончить наш рассказ по причине полной бесчеловечности истории, в нем происходящей. Эксперименты над людьми общественной моралью давно осуждены и караются законом. К тому же, от режима работы, который ввел Николай Свиридович, попахивает такой потогонной системой, какая ни одному самому распроклятому капиталисту в бредовых снах о мировом господстве и сверхприбылях не снилась.

Да, можно и оправдания поискать действиям Николая Свиридовича. Выполнение и перевыполнение плана, более полное использование рабочего времени, интенсификация, даже трудовое воспитание молодежи, если хотите.

Только кому это нужно, если за все заплачено трудом насильным, принудительным, трудом, что не приносит ни радости, ни удовлетворения? Да пропади она пропадом, такая работа!

И было бы впрямь достойно закончить на этом месте нашу историю и не дать осуществиться дьявольскому замыслу Николая Свиридовича, если бы в действительности все получилось совсем не так, как он задумывал. Поэтому нам все же стоит посмотреть, как развивались события.

Итак, знакомый принес свой аппарат в понедельник. День этот закончился как обычно, поскольку Николай Свиридович решил новый режим работы ввести со следующего утра — отдохните, ребята, еще немножко, завтра за работу приметесь! Да как следует, засучив рукава, ни перекуров чтоб, ни чаепитий, только с коротким перерывом на обед. В предвкушении этого Николай Свиридович потирал руки, подпрыгивал в кресле и даже один раз себя по голове погладил: молодец, придумал!

Утром, во вторник, тоже все шло по-старому. Люди работали, склонив головы над столами, и совсем не подозревали, какая беда нависла над этими самыми головами. Николай Свиридович благосклонно покивал в ответ на приветствия подчиненных и прошествовал в свой кабинет. Там он поплотнее уселся за столом и нажал клавишу включения аппарата. Аппарат негромко загудел, щелкнул и зажег зеленоватый свой экран. Итак, программа вступила в действие.

Николай Свиридович отодвинул пульт и придвинул к себе деловые бумаги. Работаем без дураков, ребята, пора!

Изредка он, затаивая дыхание, прислушивался к тому, что происходило в соседней комнате. Там позванивали телефоны, тарахтела пишущая машинка, поскрипывали стулья, покашливали люди. Звуки напряженного рабочего дня, все как надо. На перекидном календаре Николай Свиридович установил среду, шестнадцатое декабря, что должно было соответствовать программе. Потом, проверки ради, поинтересовался у своего зама:

— Геннадий Петрович! У нас сегодня среда, шестнадцатое?

— Что вы, Николай Свиридович! — ответил тот. — Четверг, семнадцатое!

Николай Свиридович крякнул от неожиданности. Надо же, напортачил все-таки в программе, вместо среды четверг ввел. Ну, да беда небольшая, может, так и лучше будет — одни четверги? И он вновь принялся за работу.

От окна немилосердно дуло. В кабинете сильно похолодало. Но все правильно, декабрь. Николай Свиридович ругнул себя за то, что не захватил из дома свитер, но выход нашел быстро — достал из шкафа и установил электрорефлектор. Вот теперь можно работать…

И он работал. Да так, что из кресла почти не поднимался. Ничего удивительного, он до работы всегда охоч был.

Так поработал, что к обеду все, что ему полагалось сделать, закончил. Отложил в сторону последний лист, посидел несколько минут, разминая затекшие пальцы. Встал и пошел к заму.

— Геннадий Петрович! Давайте, я у вас часть бумаг возьму. Что это, право, нагрузил вас, а сам сохну от безделья!

Зам тоже работал напряженно, но в кабинете его было потеплее. Видимо, раньше догадался включить обогрев. Зам немного посопротивлялся, но разве против воли начальства устоишь? И он отдал половину своих отчетностей. К вечеру Николай Свиридович и с этим справился и ушел домой удовлетворенный.

Назавтра опять был четверг. Николай Свиридович, одетый потеплее, чтобы не сидеть сложа руки, поочередно помог Але и Гале, а в перерыве навел порядок у себя и кабинете.

На следующий день, в четверг, очередь на помощь пришла Тане и Вере Анатольевне. В обед и задержавшись после работы, Николай Свиридович, прихвативший из дома необходимые инструменты, починил все дверные замки, выключатели и оконные шпингалеты.

Помощь Сереже и Свете заняла всего половину следующего дня, который пришелся на холодный декабрьский четверг. Оставшуюся половину и добрую часть вечера Николай Свиридович потратил на ремонт своего кабинета: побелил потолок, покрасил стены, перестелил линолеум, починил мебель. Конечно, кто же ремонт зимой делает, но раз выпала такая возможность, если свободное время появилось?..

На следующее утро, в четверг, Николай Свиридович пришел на работу раньше всех и вывесил на дверях объявление: «Выходной для всех! Произвожу ремонт помещений. Просьба не беспокоить!»

Его не беспокоили и весь этот день и следующий четверг. А работа у него кипела. Столько ведь предстояло совершить!

Объявление действовало, но как-то в четверг, когда он выкладывал паркет, сотрудники попытались войти. Он на них так рыкнул — нечего, мол, здесь шляться, работать мешаете, что те поспешно ретировались, в основной массе своей; молодежь и к ней примкнувшие отправились загорать на пляж. А Николай Свиридович, поплотнее натянув шапку-ушанку, чтобы уши не мерзли, вновь взялся за молоток.

Он теперь и домой не уходил. Так изредка, чтобы пополнить запасы чая и бутербродов. Тут жена на курорт уехала — чего дома делать? Он пару часиков прикорнет в углу на тулупе и опять за работу.

К исходу второй недели, что-то еще такое делая, Николай Свиридович почувствовал, что зверски устал. Инструменты валились из дрожащих рук, в голове стояли звон и туман, ноги подкашивались.

Все было неладно. За последнее время он ни разу не вспомнил о странном аппарате, исправно гудевшем в его кабинете. Ведь не так задумывалось, не то получилось. Должен был аппарат этот по-другому функционировать. И бросить бы сейчас работу, да не удается, гонит какая-то сила, принуждает.

Билось одно воспоминание в отупевшем мозгу, не давало покоя. Нетвердыми шагами, превозмогая себя, он прошел к столу, слабыми пальцами покопался в личных карточках сотрудников, достал карточку зама.

Так вот же оно! В графе «образование» у Геннадия Петровича стояло: факультет электроники, инженер-программист.

Все стало ясным Николаю Свиридовичу. Понял он, что, разговаривая со знакомцем об аппарате и программе для него, не выключил селектор и зам все слышал и, заинтересовавшись, пробрался в кабинет начальника. А узнав программу, стер ее и ввел свою, чтобы неповадно было Николаю Свиридовичу, чтобы сам почувствовал, на своей шкуре, каково это, когда работа и работа и ни просвета впереди, ни субботы, ни воскресенья.

Ах, подлец, ах, подонок, ах машина гадская!

Николай Свиридович из последних сил поднял аппарат и обрушил его на пол с треском, звоном и коротким замыканием!

Потом добрался до подоконника, распахнул окно, содрал с головы шапку и вдохнул теплый летний воздух.

Сел за стол, взял чистый лист бумаги и написал заявление об уходе. По собственному желанию. Потом расстелил тулуп на полу, лег и сразу заснул. И спал долго.

Александр Силецкий

Программа на успех

Уже и не помню, что тогда сказал. Наверное, какую-нибудь глупость. Я частенько брякал невпопад, когда вызывали к доске… Но то, что было после, запомнил очень хорошо.

Наш старый учитель, человек добрейший и немножко странный — таких еще называют «фанат»: фанат порядочности и фанат науки, так вот, учитель наш поднялся вдруг из-за своего обшарпанного, сплошь залитого чернилами стола и не спеша шагнул ко мне. И, помнится, сказал: