Гордиев узел сексологии. Полемические заметки об однополом влечении - Бейлькин Михаил Меерович

Послание Ц. ценно тем, что высвечивает главный парадокс интернализованной гомофобии: геи впадают в неразрешимое противоречие, сверяя свою собственную роль и роль возможного партнёра с гетеросексистскими нормами, принятыми в гомофобных сообществах и царящими в уголовной среде. Это парализует свободу самовыражения геев, ограничивает континуум их половых ролей, делает невозможным выбор партнёра, соответствующего их предпочтениям, а то и вовсе лишает их способности вступать в близость.

Интернализованная гомофобия и акцентуация характера

Это особенно часто случается, когда гомосексуальность сочетается, как у Лычёва, с акцентуацией характера. Та же закономерность наблюдалась у Аскольда.

Клинический пример. Аскольд, студент московской консерватории, впервые появился в сексологическом кабинете в возрасте 20 лет. Будущий музыкант проводил летние каникулы в отчем доме в Челябинске. Решив подлечиться во время отдыха, он обратился за помощью ко мне.

При первом посещении юноша жаловался на невозможность половой жизни. По его словам, спонтанные, ночные и утренние эрекции были у него абсолютно нормальными, но при попытках ввести член во влагалище возбуждение тотчас исчезало.

Свою гомосексуальность, не вызывающую у меня сомнений и к тому же подтверждённую психологическим тестированием, пациент с деланным возмущением отрицал. Уличив его в явных противоречиях, я попросил Аскольда, если он намерен лечиться, говорить только правду. При последующем посещении юноша сознался в своём достаточно богатом гомосексуальном опыте, но заявил, что впредь хотел бы ограничить свою половую жизнь только женщинам. Заметим в скобках, что вопреки своим первоначальным жалобам, носящим камуфлирующий характер, до обращения к сексологу он не сделал ни единой попытки сближения с представительницами прекрасного пола.

Половую жизнь Аскольд начал достаточно рано, в 17 лет, причём на первых порах мог выступать как в пассивной, так и в активной роли. Его никто не соблазнял, партнёров он легко находил сам, “снимая” их в туалетах и на “плешках”. По мере обретения Аскольдом гомосексуального опыта, его член проявлял всё большую строптивость. Вопреки страстному желанию юноши, в последнее время активная роль из десяти встреч с различными партнёрами удавалась ему не чаще одного раза. От чего это зависит, Аскольд не знает. Однажды он зашёл в общественный туалет одновременно с другим молодым человеком, оставившим свою подружку ожидать его на улице. Мгновенного обмена взглядами было достаточно, чтобы оба уединились в одной кабинке и сделали друг другу фелляцию. Но это был счастливый для него случай. В следующий раз при встрече с новым партнёром ему пришлось довольствоваться лишь пассивной ролью. Единственным видом удовлетворения полового инстинкта, в котором его член продолжал безотказно служить своему хозяину, оставался онанизм.

Эндокринные железы, половые органы, простата и система кровообращения оказались у Аскольда в норме. Сексуальное расстройство юноши вписывалось в рамки его истерии. Проблемы пациента были вызваны интернализованной гомофобией и его крайней завистливостью. Аскольд завидовал всем: гетеросексуалам, обладавшим возможностью выгодной женитьбы; гомосексуалам, обладавшим большими, чем у него, размерами члена и более яркой внешностью; женщинам, которым не надо играть активной роли в сексе; каждому, кто был способен испытывать радость во время половой близости. Подобная завистливость сочеталась с удивительным высокомерием и в то же время с рабской зависимостью от чужого мнения. Однажды, например, он заявил, что в последние годы в музыкальных кругах столицы к Альфреду Шнитке относятся скептически. Я возмутился:

– По-моему, его концерт для альта с оркестром, симфонии, да и всё его творчество – одна из вершин мировой музыки!

– Вы слишком консервативны в музыкальном плане, – снисходительно обронил Аскольд.

Разумеется, он не сказал бы этого своим преподавателям, ведь подобное заявление свидетельствует об одном из двух – либо о некомпетентности студента консерватории, либо о его чёрной зависти к гению композитора. Я убеждён в справедливости второго предположения.

Аскольдова зависть – не просто черта его характера. Она имеет невротический характер, причём её накал тем сильнее, чем дальше Я-идеал юноши отстоит от реальности. Корни этой беды уходят в раннее детство, когда мальчика, крайне привязанного к матери, отвергали его более независимые сверстники, сплочённые мальчишескими интересами. Завидуя им, он утешал себя тем, что судьба предназначила его служению музыке и к занятиям, недоступным примитивному пониманию его обидчиков. Как утверждал пушкинский Сальери: “Нас мало избранных”. В дальнейшем арсенал приёмов психологической защиты пополнился увлечением эзотерическими тайнами буддизма.

Чем старше становился юноша, тем менее его желания совпадали с действительностью. В сексе этот разрыв приобрёл столь явный характер, что игнорировать его стало невозможно. В своих мечтах Аскольд видел себя половым гигантом, покоряющим с одинаковой лёгкостью и мужчин, и женщин, извлекающим максимальные выгоды из любовных связей как с теми, так и с другими. На деле же всё было иначе, и реальность, неприемлемая для невротичного юноши, выбивала почву у него из-под ног. Как только он видел парня, более привлекательного, чем он, с более выраженными половыми признаками, чем у него, его самооценка стремительно падала вместе с эрекцией. Чем выигрышнее с гомосексуальной точки зрения был любовник, чем большую радость принесла бы связь с ним кому-то иному, тем большую зависть к нему испытывал Аскольд, и тем невыполнимее оказывалось его желание играть активную роль в сексе. Мало того, одна мысль, что его возможный партнёр окажется более активным сексуально, чем он сам, немедленно подавляла эрекцию у пациента. Возник заколдованный круг: завистливость Аскольда, накладываясь на его комплексы, порождённые интернализованной гомофобией, приводила к коитофобии, которая усиливала комплекс неполноценности и тем самым утяжеляла все звенья невротической цепи.

Чтобы выздороветь, невротик должен увидеть свои проблемы по-новому, в той или иной мере разделив точку зрения лечащего врача. Насколько нереалистическим был подход к ним у самого Аскольда, свидетельствует весьма любопытный факт. До обращения в Центр сексуального здоровья, он лечился у московского андролога, даже не думая посвящать его в тайну собственной гомосексуальности. “В конце концов, раз плохо работает половой член, то пусть лечат именно его!” Судя по справке, выданной пациенту, врач лечил его “эректильную дисфункцию”. (Увы, Аскольд не одинок. Врачей-андрологов, которые даже не упоминаются в перечне медицинских специальностей, становится всё больше. Сейчас в стране множество мужчин, которым приклеен этот невразумительный диагноз! С таким же успехом можно диагностировать “дисфункцию дыхания”, не утруждая себя выяснением, о каком заболевании лёгких идёт речь – о хроническом бронхите, астме, пневмонии или о раке!).

Принять точку зрения сексолога на болезнь, в завистливых глазах Аскольда было равносильно признанию собственного поражения; унизительным доказательством “победы” более умного и волевого, чем он, “противника”. Всё это стало настолько непереносимым испытанием для него, что юноша предпочёл отказаться от лечения. Он даже предпринял попытку попросту избавиться от собственной сексуальности, поскольку она не подчинялась его желаниям.

Разумеется, такой поворот событий свидетельствовал и моей временной профессиональной неудаче. В этом убеждало письмо, полученное из Москвы, на которое Аскольд вовсе не рассчитывал получить ответа (он даже не дал обратного адреса). Одно лишь желание владело им – отомстить врачу за мнимые обиды, полученные в ходе лечения. Аскольд писал, что в последнее время занимается йогой с одной-единственной целью – подавить собственный половой инстинкт: