Ледолом - Рязанов Михайлович

В классе раздались смешки.

— Тут камень не выдержал, раскрошился в моих пальцах, и я сорвался… В осоку.

Вздох, похожий на приглушённый стон, послышался с первой парты. Это за меня переживал верный друг Юрка Бобылёв.

Я замолчал, не зная, о чём рассказать дальше. Куда делся крокодил?[213] Эх, не догадался! Ведь он вылез на запах.

— Влёт он всё, — пробасил третьегодник Витька Захаров.[214] — Дулацька валяет. Не бывает таких клокадилов в Миясе.

Но меня уже невозможно было остановить. И я продолжил:

— Я тотчас вскочил на ноги и увидел, как крокодил с разбухшим трупом собаки в зубах бултыхнулся в воду. Только раскачивающиеся камыши напоминали об этой кошмарной сцене…

— Ничего не скажешь — живописная сцена, — улыбаясь произнесла Нина Ивановна. — Как ты считаешь, Юра, какого вида был увиденный тобою в Миассе крокодил? — Нина Ивановна сморщила нос, очевидно, от упоминания о собаке, которую я действительно видел на том месте. Только без крокодила.

— Судя по размерам и окраске и другим приметам, это был один из самых крупных экземпляров нильского крокодила. Неизвестных науке.

— Ну хорошо. Тогда поясни нам: как крокодил из Нила…

Нина Ивановна ткнула указкой в карту.

— …попал в Миасс.

Указка поблуждала в области Уральских гор, опять слегка коснулась поверхности карты.

— Га-га, — осклабился Захар. — Он у Лизанова летуций — на клыльях в Целябу плилетел. Летуций клокодильцик…

Я не удостоил Витьку ответом.

— Пожалуйста, Нина Ивановна, я охотно объясню. Дело в том…

Минула, наверное, целая вечность, а я всё лихорадочно соображал, как действительно попал нильский крокодил в Миасс?

— Возможно, Юра невнимательно рассмотрел, как он утверждает, неизвестный науке один из крупнейших экземпляров. Я предполагаю, что Рязанов открыл новую породу крокодилов — миасских, науке, бесспорно, неведомых. Морозоустойчивых.

И тут меня озарило.

— Дело в том, — как ни в чём не бывало продолжил я, — что незадолго до войны, кажется за год или два, в Челябинске побывал передвижной, вроде бы московский, зоопарк. А остановился он на берегу Миасса, за мостом, в Заречье. Правильно?

— Допустим, — согласилась Нина Ивановна.

— Не сомневаюсь, что крокодил, живущий в Миассе, сбежал из этого зоопарка. В одну из холодных ночей, когда температура воды в реке, выше, чем земли и воздуха. Продрог и сбежал.

Нина Ивановна, не преставая улыбаться, помолчала чуточку и сказала:

— Предположим, что крокодил улизнул из зоопарка и поселился в Миассе. Но как он смог выжить последующие зимы — подо льдом?

Это для меня был детский вопрос.

— Очень просто. Кто не знает, что возле ЧГРЭСа вода не замерзает даже в лютую стужу. Вот там, в тёплой заводи, наш крокодил обитает зимой. Вы, возможно, спросите: чем же он питается? Ведь известно, что крокодил прожорливое животное. И он давно бы умер с голоду, если бы колбасный завод на берегу Миасса ежедневно не сбрасывал в реку по трубе требуху, кишки и прочее. И вы знаете, за все эти годы, я предполагаю, крокодил даже поправился и через год-два может достигнуть рекордного роста — полных десяти метров.

— Вот это да! — восхитился Бобынёк.

Даже Витька Захар не нашёл, чем возразить мне.

Нина Ивановна развела в сторону руки и сказала:

— Сдаюсь. И хотя, похоже, Юра Рязанов не заглядывал в учебник географии уже много дней, я ставлю ему «отлично». Давай дневник.

— Ура! — закричал Витька Чекалин.

Он тоже наверняка не только не заглядывал последние дни в учебник географии, но и вовсе не держал его в руках, ведь одну книгу нам выдали на восьмерых, и читали мы её по очереди, обменивая «Русский язык» на «Алгебру», а «Геометрию» на «Литературу» и так далее.

…Через двадцать с лишним лет после событий, о которых рассказано выше, я заглянул в областной краеведческий музей и остановился перед витриной с древним воинским снаряжением. Вот так встреча! Моя кольчужка-то! Я её сразу узнал. Да и как было обознаться?

И там, в музее, перед витриной, мне вспомнился урок географии в пятом классе «б» и добрая Нина Ивановна, которой давным-давно нет с нами. И которой так не хватает душе. Потому что добрые люди встречаются на жизненном пути не столь уж часто. Особенно среди школьных учителей. И не удивительно, что о них мы помним (или вспоминаем иногда) с детства до старости, не забывая всю жизнь. Да и как не помнить доброго?

P.S. Все имена, отчества и фамилии персонажей рассказа, кроме одной, и факты воспроизведены автором точно. События тоже описаны верно. Правда должна быть во всём. Даже в вымысле. Это Закон Жизни. Неукоснительный.

Нашёл я чудный кабачок!Вино там стоит пятачок.И вот сижу с рюмашкой на окне,Не плачь, милашка, обо мне!Будь здорова, дорогая!Я надолго уезжаюИ, когда вернусь, не знаю,А пока — прощай!Прощай и друга не забудь.Твой друг уходит в дальний путь.К тебе я постараюсь завернутьКак-нибудь, как-нибудь когда-нибудь!

Когда солдаты пьют вино,Подруги ждут их всё равно.Тебе, конечно, грустно, ну и пусть!Быть может, я ещё вернусь.Так будь здорова, дорогая…

Вернись, попробуй, дорогой,Тебя я встречу кочергой,Таких пинков в дорогу надаю —Забудешь песенку свою!Мол, будь здорова, дорогая…

Игра в жёстку[215]

Казалось, пора забыть о подлой выходке Тольки Мироедова. Но она никак не забывалась. Хотя времени уже много прошло, да и не мне лично он обиду нанёс. Всё существо моё пока ещё требовало расплаты за гнусный его поступок.

Повторюсь: лично мне Мироед никакого ущерба не нанёс, тем не менее очевидна несправедливость — он воспользовался нашим горем и сумел бессовестно выманить у Юрки талон на стахановский гуляш с гарниром в спецстоловой. Неужто эта вопиющая подлость останется без наказания? Разве мы не имеем права или не в силах проучить гадёныша? Толькина пакость не должна остаться безнаказанной, пусть у него даже старший брат по кличке Боря Рваная Морда — вор в законе. Но как ему отплатить достойно и по-честному?

Можно при первой встрече напомнить ему о коварном обмане и вынудить негодяя на честные кулачки́. Однако в это время и даже много раньше я с необъяснимым отвращением переносил драки. Даже чужие. Мне противно видеть мордобой и другие обиды, наносимые кому-либо. Нет, не трусость отталкивала от драчунов — мне становилось каждый раз стыдно, будто я сам совершаю что-то очень унизительное, присутствуя при свершении бесчестного мужчины, не достойного мужчины. Даже когда вздорили малыши, я старался разнять их и помирить. И если это удавалось, то мне становилось отрадно.

В те дни у меня и появилось тайное занятие. Я до горячего пота, до омыливания, до боли в паху подбрасывал ногой жёстку — кусочек овчины с прикреплённым к нему свинцовым грузиком. Сначала мне не удавалось подкинуть её и полсотни раз, чтобы не уронить на землю. Но через три недели ежедневных тренировок в нашей сарайке, чтобы никто не подсмотрел и не наябедничал Тольке, появились результаты, намного превзошедшие рекорды Мироеда, которыми он хвастался на всю Свободу. И я решился: пора! Пора утереть нос этому наглому блатарёнку, относившемуся ко всем пацанам-«домашнякам» с презрением. А к блатным Мироед причислил себя, потому что старший брат его, Борис, как я уже сказал выше, носивший кличку Рваная Морда, редко вылезал из тюрьмы, судимый за карманные кражи. Да и отец их, дед Семён, являлся грозой всех сводобских пацанов, потому что, мне казалось, стал сумасшедшим, много лет работая в прокуратуре, — старый большевик, член партии с тысяча девятьсот пятого года! Всех пацанов, попадавшихся ему на пути, он колотил или пытался огреть деревянной тростью и разогнать встречных мальчишек. Кем работал отец, как Тольку ни выспрашивали пацаны, он лишь повторял: «В тройке. Ежли меня тронете, всех посодят». Лишь много позже, после его кончины, я узнал, в какой организации трудился дед Семён.

…На игру пригласил свидетелями ничего не ведающих Юрку и Гарёшку. Особенно горячо и долго меня отговаривал от игры Бобынёк, не успевший забыть, как ловко его облапошил Толька. Он не хотел, чтобы и я потерпел поражение.

Толька слонялся по улице недалеко от своего дома, жевал серу.[216] Он изображал скучающего и напоказ метал вверх монету, с прихлопом ловил её налету, загадывал и открывал ладонь, проверяя: угадал или нет. Вроде бы играл сам с собой.

Наше проявление его обеспокоило, но Мироед не улизнул, а будто не заметил приближения тройки каких-то «домашняков»,[217] фраеров.[218]