Скитальцы - Хао Цзинфан

был прикреплен маленький дисплей, показывающий изображения и текст. Проходя мимо стеллажей, Люинь замечала знакомые пейзажи, школьные классы, горные разработки в пустынной местности, она видела то Юпитер, то всю галактику. Фрагменты текста чаще всего были отрывками будничной жизни. У Люинь глаза разбегались. Ей казалось, что все эти бесчисленные мелочи попадают в ее сознание, вращаются там и приобретают внешность каких-то мужчин и женщин. Она не знала, могут ли эти детали действительно отражать чью-то сущность и много ли нужно подробностей, чтобы облик человека стал реальным. Она не понимала, как между собой соотносились облик и человек.

– Дядя Лаак, – проговорил Люинь. – Вы давно работаете в Хранилище?

– Уже тридцать лет.

– Это долгий срок. А раньше вы были суперинтендантом в Системе Образования?

– Был, но это не было постоянной работой.

– Вам нравится работать здесь?

– Да.

– А почему?

– На этот вопрос нет ответа. – Лаак бережно провел кончиками пальцев по фотоснимкам на ближайшей полке, медленно шагая вдоль нее. – Тебе, пожалуй, будет трудно это понять. Тебе хочется увидеть все возможные варианты выбора и затем разумно избрать тот вариант, который тебе больше по душе, обосновав свое решение теми или иными причинами. Но в реальности ты живешь и чем-то занимаешься, и это становится частью твоей жизни. И твоя жизнь тебе понравится без нужды делать выбор. Я могу сказать тебе, что знаком со всеми полками здесь и могу отвести тебя всюду, к кому угодно, куда ты только пожелаешь. За тридцать лет, что я здесь работаю, не произошло ни одной утечки информации с нарушениями правил. Я знаю это место так же хорошо, как самого себя. Здесь никогда не возникало беспорядка, к каждому человеку отношение в точности такое же, как к любому другому. Это моя жизнь. Это крепость. Что бы ни происходило снаружи, никто не потревожит хранящиеся здесь души из прошлого.

Люинь посмотрела на прямую спину Лаака и вдруг позавидовала ему. Он говорил с такой убежденностью, а она не могла найти в своем сознании ни единого верования, за которое могла бы удержаться так же крепко. Ценой этой убежденности для Лаака были десятки лет. И хотя он говорил тихо и спокойно, Люинь знала, что никто не осмелится с ним спорить. Это была сила. Настоящая сила слов.

Они остановились. Лаак вытащил тоненький дисплей из одного ящичка и протянул Люинь.

Ганс Слоун.

С часто бьющимся сердцем Люинь смотрела на ящичек и те, что находились с ним по соседству. Целая полка была отведена Слоунам. Их было пятеро: Ричард, Ганс, Квентин, Руди и Люинь. Матери Люинь здесь не было, поскольку в хранилище у женщин фигурировали девичьи фамилии, а не те, которые они приобрели в браке. Люинь неуверенно взяла в руки тоненький дисплей и стала его просматривать.

Текст начинался с простого краткого изложения событий жизни Ганса Слоуна.

– Читай так долго, как будет нужно, – сказал ей Лаак. – Я буду в своем кабинете. Если я тебе понадоблюсь, нажми на синюю кнопку у двери.

Лаак ушел. Люинь осталась одна в гигантском круглом зале. Запрокинув голову, она увидела, что потолок здесь похож на купол Пантеона в Риме, где ей довелось побывать. Высокий, прозрачный купол торжественно сиял в лучах солнца и, казалось, был сделан из облаков. Сходство с одним из самых священных зданий в истории человечества было намеренным. Но это был не храм богов, а памятник душам людей.

* * *

Ганс родился на борту исследовательского самолета у подножия Обрыва Анджелы, координаты – 11° ю. ш., 46° з. д., в 21.20 по среднеевропейскому времени, в 30 году до Революции.

Он родился – а его мать в это самое время умерла. Ричард Слоун, двадцатишестилетний пилот, вез свою двадцатипятилетнюю жену, Ганну Слоун, через Орлиный Каньон, чтобы доставить ее на Шестнадцатую базу, где она и должна была родить. Но внезапно началась пыльная буря, и самолет Ричарда был вынужден совершить посадку у подножия обрыва из-за механической поломки. Оттуда они отправили сигнал через спутник с просьбой о помощи.

Схватки у Ганны становились всё более частыми и сильными, а помощь всё не прибывала. Ричард вызывал базу несколько раз, умолял о помощи, но так и не получил определенного ответа. (Отчеты о связи затем показали, что на протяжении пятидесяти одного часа Ричард говорил с базой четырнадцать раз.)

Спасение четы Слоунов было отложено из-за правовых препирательств на базе. Ричард узнал о том, что произошел спор из-за интеллектуальной собственности – кому конкретно принадлежала навигационная система, и из-за этого юристы оценивали потенциальный риск для спасательной группы. Ричард пытался договориться, выходя на связь с кем только можно, он выходил из себя, а время шло. В итоге Ганна родила сама и потеряла сознание после обширной кровопотери. Несколько часов спустя она умерла.

Ричард обнимал жену, чувствуя, как из нее по капле уходит жизнь. Ее тело остывало. Он беспомощно рыдал, и тоска уступала место ярости. Он назвал мальчика Гансом в память о Ганне. Ричард вытер крошечного новорожденного, завернул в свой летный комбинезон, напоил остатками воды и попытался согреть теплом своего тела. Отец с сыном примостился в уголке кабины самолета. Ричард продолжал попытки связаться со спасателями.

(Эта история была записана со слов Ричарда Слоуна на третий год войны. На протяжении дальнейших сорока четырех лет, до конца его жизни, он ни разу больше об этом не упоминал.)

К тому времени, когда наконец прибыл спасательный корабль, Ричард провел без еды и воды сорок восемь часов. Несмотря на обезвоживание и голод, он передвигался решительно и целеустремленно. Отказавшись от помощи, он самостоятельно поднялся на борт спасательного корабля и отказался отвечать на какие бы то ни было вопросы, сел в стороне от спасателей, не принял никакой медицинской помощи, согласился только попить и поесть.

Сорок лет спустя Лоррейн Элейн, медсестра-стажер из состава спасательной группы, вспоминала: «Передав мне младенца, он ушел в угол салона корабля и сел там один. При этом он не спускал с меня глаз и пристально следил за тем, как я ухаживаю за новорожденным. Стоило мне обернуться – и я видела его глаза, горящие болью, тоской и еще более мрачными чувствами. Его лицо всё сильнее мрачнело, а глаза пылали всё сильнее. Когда я встречалась с ним взглядом, меня бросало в дрожь.

В какой-то момент, когда я меняла младенцу подгузник, у меня соскользнула рука, и из-под ребенка съехало одеяльце. Чувство было такое, что малыш может упасть с пеленального столика. Отец мгновенно вскочил и напугал всех на борту. Тогда мне показалось странным, что он так заботится о младенце, но при этом