У памяти свои законы - Николай Евдокимов

Так Матвей и сделал.

На родную станцию он прибыл ночью — специально подгадал, чтобы не встретить знакомых. Вышел из вагона и сразу узнал родной воздух родных мест. Люди думают, что воздух во всех городах, деревнях и местечках один, а на самом деле он всюду разный, наподобие того, как разны запахи в различных домах и квартирах. А уж запах родной земли, маленького того клочка, где человек увидел белый свет и красное солнышко, где топал слабыми ножками, постигая первые премудрости жизни, неповторим, незабываем, как материнское дыхание.

«Эх!» — невольно сказал Матвей, узнав родной дух родной земли, и ничего больше не сказал, потому что слезы подступили к горлу и заволокли глаз. Он не заплакал, нет, он сглотнул слезы и покатил по темной дороге к себе в деревню.

До деревни было не так уж и далеко, если рассчитывать на нормальную мужскую походку, но в теперешнем его положении шесть километров было большим расстоянием. Сначала он двигался один по пустынной ночной местности, но потом у него объявился спутник — лохматая собака неизвестной масти и непонятной породы. Она вышла из кустов, обнюхала Матвееву тележку и поплелась рядом, не подавая голоса, не выражая враждебности, а, скорее, наоборот, ожидая дружеского расположения.

— Оба мы с тобой, видать, бездомные, — сказал Матвей. — Ты мне мешать будешь, иди отсюда!

Собака вильнула хвостом — кто ее знает, поняла или нет. Наверно, нет, потому что продолжала идти рядом с печальным глубокомысленным видом.

— Уходи! — Матвей нащупал на дороге камень и бросил в нее, она отбежала, постояла, а потом снова пошла за ним. Он еще раз попытался ее отогнать, да махнул рукой: пусть идет.

Двигаться по неровной деревенской дороге было нелегко, это не катиться по гладкому городскому асфальту, и Матвей скоро устал, но решил не отдыхать, боясь, что не успеет в темноте добраться до родной деревни.

Он не опоздал, успел вовремя. Первый рассвет уже опустился на землю, но ни людей, ни животных еще не разбудил. Они вот-вот проснутся, вот-вот отойдут от ночных сновидений, вернутся к дневной реальности, но пока спали самым сладким предутренним сном. Вся деревня спала, все знакомые и родственники лежали по своим домам на мягких постелях, отдыхая от вчерашних трудов, набираясь сил для новых предстоящих забот. И никто не знал, что их земляк, убитый на фронте Матвей, стоит у околицы родной деревни и желает им доброго утра и крепкого здоровья.

Матвей полюбовался спящей деревней и вступил на ее землю, быстро и бесшумно покатился по пыльной дороге вдоль тихих изб к Ведьмину холму. Впрочем, недалеко укатился: из-за заборов его заметили собаки и не разобрались, что Матвей — свой человек на этой земле, они увидели в нем непонятное существо с человеческой головой и, лая, стали выкатываться из-под ворот.

Они кружились вокруг него, свирепея, хрипя, щелкая зубами, брызгая слюной, пока еще не решаясь приблизиться. Но стоит одной отважиться и тогда... тогда загрызут они Матвея у порога родного дома — вот будет неожиданный конец всей его жизни.

Матвей откатился к забору, чтобы хоть спину защитить от обезумевшей своры, но драться ему не пришлось, потому что приставший к нему возле станции пес проявил верность и отважно бросился в самую гущу своих сородичей. Однако не выдержал единоборства и бросился наутек, увлекая за собой остальных собак.

Оставшись в одиночестве, Матвей решил не следовать дальше, на тот край деревни, к Ведьмину холму, как задумал раньше, а повернул назад, к заброшенному, бывшему помещичьему саду, где нашел тихое, уединенное место для наблюдения. Здесь тоже была возвышенность, отсюда тоже хорошо была видна деревня. Матвей расположился в кустах, вынул из вещмешка полевой бинокль и среди множества домов разыскал свою избу.

Деревня уже просыпалась. В утренней прозрачной тишине все звуки были слышны на далеком расстоянии, они долетали до Матвея неискаженными. Торжественные, значительные, полные глубокого смысла и красоты.

Пропел петух, ему ответил другой, а им в ответ прокричал звонким голосом молоденький петушок. Закрыв глаз. Матвей слушал их пение с печальной радостью в сердце, он вдруг понял, что нет ничего прекраснее петушиного пения, вечной песни русской деревни, неистребимого символа жизни. Ведь пока кричат петухи, пока поют они гимн солнцу, зовя все окружающее к новой деятельности, жизнь и радость бессмертны. Как красиво они пели, какое согласие было меж ними, почти упоение в каждом крике.

Уже коровы выходили из хлевов. Они брели по улице, терлись друг о друга костистыми боками, собирались в стадо. Трактор проехал, и коровы расступились, дав ему дорогу. Уже туда-сюда сновали люди, топор стучал, звенело ведро, мотор тарахтел — начиналась дневная жизнь.

Во всех домах раскрывались и закрывались двери, и только в Матвеевом доме дверь была еще закрыта, а во дворе пусто. Но вот и его дверь открылась, и на крыльцо вышел мужичок с ноготок, без рубашки, в одних трусах, босиком, поежился, обхватил себя руками, постоял так, потом спрыгнул с крыльца, побежал к сараю, откуда выгнал черную телку. Телка не хотела идти за ворота, но мужичок с ноготок выдворил ее палкой и погнал к стаду. Оставив телку, мужичок вернулся во двор, набрал из бочки дождевой воды в лейку и, скособочась под ее тяжестью, пошел поливать огород.

Матвей следил за ним, морщась от сердечной боли. Он старался различить лицо мальчика, но бинокль все же не мог уловить выражения глаз, движения губ: хоть и близко, хоть и рядом, а будто в легком тумане. Там на недалеком таком расстоянии ходила и двигалась его вторая жизнь, там жило родное, незнакомое существо, родившееся от него. Их было будто бы два Матвея — тот, маленький, совершающий всякие хозяйственные действия в огороде, и этот, следящий за ним своим единственным плачущим глазом. Их было будто бы два, но на самом деле они были одно целое — родная кровь, отец и сын, никогда не знавшие друг друга, как старое усыхающее дерево и молодой отросток, пошедшие из единого корня. «Мальчик мой», — прошептал Матвей и уткнулся лицом в прохладную утреннюю траву...

Уняв слезы, он поднял голову и увидел, что из избы вышла женщина, которую сразу узнал по легкой походке, по движениям тела, взмаху рук и повороту головы. Разве она вышла? Она выплыла, лебедь белая, птица быстрая, Аленушка несравненная, легкая, как облако. Он не успел разглядеть ее и налюбоваться не успел, как она исчезла со двора, не дав Матвею пережить радостную печаль свидания с нею. Возле калитки остановился грузовик, и она села в кабину. Грузовик сверкнул на солнце ветровым стеклом, покатился по улице сюда, к саду, где прятался Матвей.

Он еще раз успел увидеть Аленушку, когда грузовик проехал по дороге недалеко от его укрытия. Она сидела в кабине, весело чему-то смеялась. Матвей даже услышал ее переливчатый голос, быстрый ее смех.

Грузовик укатился, поднимая желтую дорожную пыль, а Матвей долго еще слушал внутри себя Аленино веселье и не знал, как отнестись к этому ее смеху: то ли порадоваться, то ли огорчиться. Но потом рассудил, что нельзя ему огорчаться, что эта случайная веселость не должна печалить его самолюбие. Не для того разве он исчез из ее судьбы, чтобы она смогла еще стать счастливой?

Матвей устыдился этого невольного нехорошего чувства, похожего на огорчение или на зависть, которое вызвал у него Аленин быстрый смех, и постарался порадоваться ее веселости. Умом он порадовался, а сердцем по-прежнему испытывал печаль. Он словно бы ревновал ее неизвестно к чему и к кому. Он для того ведь будто бы и помер, для того будто бы и сгнил в сырой земле, чтобы Алена легко и беспечально жила свою жизнь без его присутствия. Выходит, не настоящей бескорыстной любовью любил ее Матвей, а себя любил в ней?

Неужто он приполз в родную деревню, на порог родной избы для того, чтобы подглядеть за нею, не забыла ли она его, а не для того, чтобы порадоваться ее покою, проститься навсегда? Дурак ты, Матвей, слаб духом, ты мертв для нее, нету тебя на белом свете, ее покой в забвении, а не в ненужной верности памяти. Проститься ты приполз сюда, успокоить свою совесть, а не укорять Алену.

День этот был бесконечен, он измучил Матвея, пролежавшего в укрытии до вечерних сумерек.

Вернулся он из этой поездки не то чтобы другим человеком, но будто бы успокоенным, умиротворенным. И в самом деле, он успокоился, теперь как бы окончательно утвердился в своей правоте перед Аленой и Егором, — живы они, здоровы, веселы. Пусть так и живут.

7

В жизни Матвея, конечно, случалось много всяких запоминающихся событий. И одно из них началось с собрания, посвященного вручению комбинату бытового обслуживания Красного знамени за победу в социалистическом соревновании.

Вручали знамя очень торжественно, хорошие речи произносили, а после был зачитан приказ о премиях особенно отличившимся работникам. Кому месячный оклад, кому двести — триста рублей — хорошие премии, ничего не скажешь.