Год длиною в жизнь - Елена Арсеньева

И она выставила перед Ритиной кроватью старое-престарое, облупленное, однако дочиста выскобленное и вымытое, самое настоящее больничное судно. Очень может быть, что оно было вдвое постарше Риты и в последний раз пользовались им еще во времена Русско-японской войны, однако особенного выбора не было.

– А ты, Павлуша, следи за ней! – напутствовала тетя Агаша. – Я, конечно, зайду, всякий день зайду, и утром, и вечером, но у меня хозяйство, сидеть я тут не могу. Ты уж досматривай.

– Досмотрю, – кивнул Павел угрюмо. С тех пор, как он и Рита поняли, почему, собственно, она свалилась в обморок и почему ее все время тянет на рассол, такое выражение лица у него было постоянно.

– Дело не в том, что у вас будет выкидыш, – так же угрюмо проговорил он после ухода тети Агаши, пресекая всякие попытки Риты повольничать и самостоятельно совершить прогулку в «место отдохновения». – Вам ведь только этого и хочется, сколь я понимаю! Дело в том, что после него вам никто не сможет помочь. Я знал одну женщину, которая умерла оттого, что ей не удалось остановить кровотечение после выкидыша. Не было врача, который бы помог. Тетя Агаша – всего лишь фельдшерица, которая если помнит еще, чем йод отличается от касторки, то слава Богу. Ну и, наверное, она знает, что пирамидон помогает от головной боли. Была бы простая знахарка – понимала бы в травах. Нет, она когда-то училась в техникуме, но теперь благополучно забыла все, чему ее учили. Очень может быть, что это невесть как попавшее сюда судно – единственный медицинский инструментарий, который у нее имеется. Для тети Агаши лед прикладывать – единственный известный способ остановки внутреннего кровотечения. Ни обезболивающих, ни антисептиков, ни антибиотиков – ничего нет. Русский народ каким-то образом и так выживает, без всего этого. Впрочем, он и сам не знает, выживает он или вымирает. Ну а вам нашей практики просто не выдержать.

– Между прочим, лед прикладывать – и в самом деле чуть ли не единственный способ остановить внутреннее кровотечение у женщин, – строптиво сказала Рита, неведомо зачем решив заступиться за тетю Агашу.

Но это была последняя вспышка протеста, потом она смирилась. Подействовали и слова Павла, и главное – тот ужас, который ей предстояло бы испытать, если бы из нее вдруг вывалилось что-то скользкое, окровавленное, повисло бы на кишочке, крича…

Кой черт, у нее и трех месяцев беременности еще нет, что там могло бы кричать?! Но она сама едва не закричала от ужаса при одной только мысли подобной и прикусила простыню, чтобы сдержаться.

Как же могло с ней такое случиться, в ее-то возрасте? Или она сочла, что если любовником у нее был на сей раз обезумевший мальчишка, а не зрелый, уверенный в себе мужчина, то она не забеременеет? Ну да, ведь не происходило же такого раньше… Никогда. Ни разу. Ни с Максимом, единственным из всех, кого она любила в жизни, ни с другими, которых было немало. И только с ним, с Георгием… on Dieu и Боже мой, неужели не просто так, не напрасно, не зря мелькнуло в ту безумную ночь ощущение, что они двое были созданы друг для друга, но там, откуда они пришли, их разлучили и выпустили не в срок? Как у Метерлинка в «Синей птице», в сцене, где описывается Царство будущего: там ожидают дети, которым предстоит родиться…

– У вас есть Метерлинк? – спросила она Павла, скользя глазами по неуклюжим полкам, забитым книгами: в его доме были наперечет ложки и вилки, но книг множество. У Аксаковых, конечно, их было больше, но…

Не думать, нет, не думать!

Но Рита думала и думала. Она думала только о них, об Аксаковых. Вернее, об одном из них. Именно поэтому она спросила у Павла про Метерлинка.

– Вам что? – проговорил тот без всякого удивления. – Пьесы или «Разум цветов»?

Ишь ты, и «Разум цветов» у него есть!

– Пьесы.

Он снял с полки маленький томик – тоже синий, с кремовыми, плотными страницами, текст набран еще по старой орфографии, с ятями, ерами. Рита обрадовалась: у них-то дома были только такие русские книги!

Она подождала, пока Павел уйдет в свою кочегарку, и открыла «Синюю птицу».

« Тильтиль . А те двое, что держатся за руки и поминутно целуются, – это брат и сестра?

Ребенок . Да нет! Они очень смешные… Это влюбленные.

Тильтиль . А что это значит?

Ребенок . Понятия не имею. Это старик Время дал им такое шутливое прозвище. Они не могут наглядеться друг на друга, все целуются и прощаются.

Тильтиль . Зачем?

Ребенок . Кажется, им нельзя будет уйти отсюда вместе. У дверей стоит старик по имени Время. Когда он отворит двери, ты его увидишь. Он такой упрямый…

Двое Детей, которых зовут Влюбленными, с помертвевшими от горя лицами, нежнообнявшись, подходят к Времени и бросаются ему в ноги.

Первый Ребенок . Дедушка Время, позволь мне остаться с ней!

Второй Ребенок . Дедушка Время, позволь мне уйти с ним!

Время . Нельзя! В вашем распоряжении всего триста девяносто четыре секунды…

Первый Ребенок . Лучше бы мне вовсе не родиться!

Время . Это не от тебя зависит…

Второй Ребенок(умоляюще). Дедушка Время, я приду слишком поздно!

Первый Ребенок . Когда она спустится на Землю, меня уже не будет!

Второй Ребенок . Я его там не увижу!

Первый Ребенок . Мы будем так одиноки!

Время . Это меня не касается. Обращайтесь к Жизни. Я соединяю и разлучаю, как мне приказано. (Хватает Первого Ребенка.) Ступай!

Первый Ребенок (отбиваясь). Не хочу, не хочу, не хочу! Только с ней!

Второй Ребенок (вцепившись в Первого). Не отнимай его у меня! Не отнимай его у меня!

Время . Да ведь он идет не умирать, а жить! (Подталкивает Первого Ребенка.) Иди, иди!..

Второй Ребенок (в отчаянии простирает руки к Первому). Подай мне знак! Хоть какой-нибудь знак! Скажи, как тебя найти!

Первый Ребенок. Я всегда буду любить тебя!

Второй Ребенок. А я буду печальнее всех! Так ты меня и узнаешь… (Падает без чувств.)

Время . Вместо того чтобы предаваться отчаянию, вы бы лучше надеялись…»

Ну правильно. Все как у нее. Только она ушла на белый свет раньше, чем ее возлюбленный, вот и вся разница с Метерлинком.

Рита еще немного скользила глазами по строчкам, потом закрыла книгу и отложила. И больше не брала. Тетя Агаша советовала ей «не дергаться». Вот она и не будет.

На самом деле она не столь строго исполняла предписания тети Агаши. Нет, лежала и впрямь много – слишком страшно было ощущать усиливающуюся от малейшего напряжения боль внизу живота, – но с судном управлялась сама и выносила его в «место отдохновения» тоже сама. Ее гордость не смогла бы выдержать, если бы Павлу пришлось… А впрочем, может, и смогла бы. Ведь когда-то ее гордость спокойно выносила врачевание влюбленного Федора Лаврова, жар его пальцев, его смущенные, вороватые взгляды, его волнение. Ну, тогда Рита была до отчаяния юна, до исступления несчастна и до сумасшествия переполнена жаждой мести, чтобы что-то такое замечать. Уже потом, спустя годы, она кое-что вспомнила – и удивилась Федору, удивилась собственной бесчувственности. Теперь она снова удивлялась собственной бесчувственности. А также тому, что у мужчин, которые вынуждены за ней, больной, ухаживать, она вызывает не отвращение или брезгливость, как следовало бы ожидать, а вожделение.