Открыть 31 декабря. Новогодние рассказы о чуде - Ая эН

к проходу, пропуская к иллюминатору других пассажиров, радостных от такой нечаянной удачи и возможности полюбоваться на взбитую перину облаков.

Выбирал момент и начинал пояснять, что сейчас происходит: прогрев двигателей, подготовка к взлету, рулежка, разбег в режиме «максимум», набор высоты. Убрали шасси, вышли на крейсерский участок, а потом на автопилоте.

Вот – пошли на снижение. Маневр для захода на посадку, к краю ВПП. Потом точно по осевой коснулись бетонки, выпуск закрылков, предкрылков, реверс двигателя – и побежали!

Перекрикивал шум двигателей, и было видно, что это – его стихия.

В нем чувствовали профессионала, ему верили с первого слова.

Впрочем, однажды он позволил себе пошутить с пожилой женщиной. Он был тогда молодым инженером и возвращался из командировки в Москву.

В сиреневых сумерках зажглись красные огни на концах крыльев, замелькали отраженным от облаков проблеском, и пассажирка встревожилась – что это, зачем?

– Это значит: туалет – свободен, – пояснил он серьезно.

Дама долго восторгалась таким уровнем «сэрвиса».

– А как же мы сядем в таком тумане? – волновалась дама, поглядывая с легким ужасом на серые облака.

– Ничего страшного – выведут по глиссаде. Это такая техническая придумка. Вот представьте себе в пространстве некую линию, глиссаду, которая образована пересечением двух сфер…

Приятно было наблюдать радостное изумление людей, далеких от авиации. Жена и две дочери знали это наизусть, поэтому во время полета с ними он молчал, но в уме все же прокручивал то, что происходило, словно контролировал процесс.

Иногда попадался командир корабля, который комментировал свои действия пассажирам во время полета. Он внимательно его слушал, будто экзамен принимал, и только утвердительно кивал:

– Ну что же – все верно!

Алексей Иванович Глазков любил спорт, гранил тело тренировками и готовился стать военным летчиком. Если повезет – испытателем. А там – отряд космонавтов и… Все началось необычно. Пение в школе с седьмого класса преподавал бывший моряк-подводник. Коренастый, узловатый, как ствол саксаула, с синими глазами. Из-под открытого ворота рубашки виднелись полосы тельняшки.

Он приходил в безумствующий после перемены класс, пытался навести порядок. Когда его терпение оказывалось на немыслимом пределе, он открывал футляр и доставал «Вельтмайстер», красно-бело-золотой аккордеон. Праздник, а не инструмент!

Странно было наблюдать, как ловко короткие, толстоватые пальцы дровосека пробегают по пуговичкам, извлекая мелодию.

Он играл и пел так, будто от этого зависела не только его жизнь, но и жизнь всего класса, а может, всей школы и района. Перламутр инструмента светлыми искорками отскакивал от стен, от пыльной доски, скучных наглядных пособий.

На шкафу с папироской в клюве и косынкой из тряпки для стирания громоздилось чучело чайки, чтобы окончательно вывести из себя бывшего боцмана.

И класс – замирал, словно играла сейчас волшебная дудочка и уводила из города школяров-злодеев.

Одна песня потрясла воображение юного Алеши. Особенно слова:

…Нам разум дал стальные руки-крылья,А вместо сердца – пламенный мотор!

Он долго выпытывал у Игоря Петровича, что это может означать, но тот отвечал, что это – «поэтический образ». «Такое поймут только романтики, те, кто выбрал море, и конечно – на всю жизнь… Или авиацию, например. Там тоже – океан! Хотя и небо».

Алексей решил стать летчиком-испытателем и начал серьезно готовиться к этому. Но в военное училище не попал – на медкомиссии у него в барокамере оказалась замедленная реакция на переключение контрольного тумблера.

Без особого желания он поступил в институт инженеров гражданской авиации и до третьего курса все сомневался – нужна ли ему такая авиация?

Потом он на лето устроился диспетчером по загрузке в аэропорту и к началу «спецов», предметов по специальности, точно понял: это – его дело!

Учиться стало легче, оценки заметно повысились, хотя ему казалось, что он прилагает к этому гораздо меньше усилий, чем прежде.

Он предложил товарищу, хорошему математику, сделать вдвоем курсовой проект. Это был аэропорт, но изюминкой его должна была стать эллипсообразная ВПП, технические службы, перронная механизация по последнему слову мировой практики. Прототипом стал DC-8, лайнер, способный экономично, с прибылью справиться с большими потоками пассажиров и грузов на маршрутах перевозок.

Он закрывал глаза и видел перед собой современное, технически оснащенное, компактное сооружение, облегчающее жизнь путешествующим людям, дарящее им радость в отрыве от дома.

Целый год они увлеченно занимались проектом, он был мотором этой работы.

Чудо-аэропорт решили назвать «Глазков».

Над летящим зданием аэровокзала светились неоном синие, как небо, невесомые буквы, и у него захватывало дух.

Блестяще защитили проект, но на кафедре он не остался, хотя и звали, прочили большое научное будущее и перспективы карьерного роста.

Он работал в службе перевозок большого аэропорта, не роптал на трудности. В свое время женился на девушке, никак не связанной с авиацией, и это сохраняло некий ореол, уважение к его профессии и, конечно же, брак.

Получил квартиру, родились две дочери.

По работе он облетал весь Союз, самые дальние углы. Как будто знал, что потом, после развала страны и ее единственного монополиста воздушных трасс, такой возможности уже не будет. Очень жалел, что в длинном перечне городов, в которых побывал, нет Еревана и Бухары.

Он никогда не задумывался о том, чтобы слетать за границу, например в Париж, – то есть совсем в другую сторону от обычных, рабочих маршрутов. Дочери вышли замуж, родили ему внучек.

– Не семья, а кузница невест! – говорил он шутя.

Одна жила в Дублине, другая – в Осло. Жена пропадала там безвылазно, а он прилетал проведать. Как и прежде, привычно, налегке, регистрировался и летел, не замечая неудобств спецконтроля: надо – значит, надо. При этом не было ощущения упрощенности, трамвайной кратковременности поездки: оставался прежний, затаенный пиетет, даже можно сказать – внутреннее благоговение перед авиацией. Чувство, жившее в нем с молодости, завораживало таинственным пламенем полуночной свечи.

Через короткое время элемент новизны в полетах через всю Европу пропал, и он воспринимал их привычно, сосредоточенно вслушиваясь в гул авиационных двигателей, словно доктор, фонендоскопом в ритм сердца и работу легких. Хотя это были надежные «Эйрбасы» и «Боинги».

Взлетная, суммарная масса узлов, агрегатов и полезной загрузки должна равняться единице! Вот требование к существованию летательного аппарата тяжелее воздуха, выведенное еще на заре авиации Можайским. Все остальное – развитие науки и технологии, и они лишь совершенствуют ту или иную часть формулы.

В канун Нового года он накупил подарков почти на все деньги и полетел в Дублин. В кармане оставалось семь евро и пять на карточке. Через три часа его встретит зять, а через три дня пенсия.

«У Бога ведь нет денег! Зачем они ему?» – легкомысленно подумал он.

Погода по трассе была хорошей, местами – снежной. Лишь в Париже и Лондоне отменяли рейсы, но это было чуть-чуть в стороне и осталось «под крылом». Салон заполнен, свободных мест не видно. Много детей и бабушек с мамами. Рейс