Открыть 31 декабря. Новогодние рассказы о чуде - Ая эН

меня ведь есть три прыжка с парашютом, но прежде, чем допустили к прыжкам, нас долго учили правильно падать, поэтому я подсознательно сгруппировался и удачно приземлился на спину. Невредимый, потому что грязь субстанция мягкая, но липкая. Никогда не знаешь, в какой момент могут пригодиться разные знания, поэтому надо много учиться.

Получилось слегка назидательно, потому что он расстроился от коварной подсечки на пирсе.

В машине постелили на сиденье пакеты, чтобы не запачкать.

Дома он переоделся, пошел в душ, а куртку загрузили в стиральную машину.

Они испекли с внучкой маффины с изюмом. Потом всей семьей пили чай.

– Я знаю, почему летают самолеты, придуманные человеком, хотя они тяжелее воздуха, а сам не могу летать, но во мне есть постоянное ощущение полета. Особенно сегодня я это почувствовал, когда шлепнулся так коварно, ведь пока не упадешь, не поймешь, что летал так высоко. Должно быть, когда-то давно людей заколдовали за какую-то провинность, они смирились и разучились летать.

Его слушали и запивали чаем нежные маффины.

Вечером он и внучка собрались в парк. Игровой городок был в Малахайде, и они проехали две остановки на пригородном поезде.

В пути девочка придумала песню и назвала ее «По дороге в Малахайд», и все, что увидели они в окне вагона, оказалось в этой песне. Там было много детишек разных возрастов, включая взрослых. Они носились между аттракционами, шумели и визжали. Было весело. Внучка забралась на ограждение игровой площадки, встала в полный рост и, раскинув руки, закричала: «Дедуля, я лечу-у-у!». Он поймал ее, крепко обнял и крикнул в ответ: «Я, добрый волшебник, расколдовал тебя! Теперь ты сможешь летать, когда захочешь!»

Они уже не расстраивались из-за утреннего происшествия, благополучно совершили еще несколько полетов, пора было возвращаться домой. Пришлось бежать на поезд, потому что дедушка с внучкой забыли про время, а из-за них расписание никто не поменяет.

Бежали по мосту на противоположный перрон, взявшись за руки, а внизу стоял их поезд, готовый вот-вот тронуться. Машинист увидел их, улыбнулся и помахал рукой, давая понять, что подождет. Они заняли места у окна, машинист дал сигнал, и поезд тронулся.

Он попросил внучку исполнить песню «По дороге в Малахайд», но она забыла третий куплет, потому что не записала слова, и придумала новый, а потом вспомнила, и у песни стало на один куплет больше.

«Я люблю скрипку и гитару, – подумал он, – потому что у души есть струны, а клавиши – у рояля и пианино».

Перед сном он читал книгу про ковер-самолет и не заметил, когда уснула внучка.

Он выключил ночник и тихо вышел.

Получился длинный-предлинный день.

Анастасия Манакова

Новый год Степана Аркадьевича

Посвящаю моей подруге Леле Чертихиной

Сусальным золотом горятВ лесах рождественские елки,В кустах игрушечные волкиГлазами страшными глядят.О, вещая моя печаль,О, тихая моя свободаИ неживого небосводаВсегда смеющийся хрусталь!Осип Мандельштам

Утром наступающего Нового года Степан Аркадьевич проснулся в настроении «Элегия, Массне». За прошедшую жизнь, утолканную, как сельдь в жестяную банку, в какие-то 69 лет, это были первые в его жизни одинокие праздники.

Зареванная до икоты дочь, запихнув внуков, двадцатилетнего кота и всю свою короткую и сумбурную жизнь в ворох чемоданов, зачем-то уехала вслед за непутевым мужем, непутевым отцом и нелюбимым зятем в Грузию, бросив квартиру, денежную работу частного педиатра и пожилого отца в гордом одиночестве. А он, между прочим, весь год заготавливал потихоньку разносолы к праздничному столу – то баночку икры подкупит, то консервированные ананасы в собственном соку, то форель положит в заморозку, чтобы днем 31 числа, неторопливо закатав рукава старой клетчатой рубашки, навертеть из соленой форели розочки на подушечках из сливочного масла, которые потом займут свое почетное место на половинке пушистого куска белого нарезного батона, украшенные сверху прозрачной полудолькой лимона и зеленым задорным петрушечным листом.

И вот весь год, и без того нервный, глухой и незвонкий, пошел прахом. Ну, как пошел. Не то чтобы прямо весь пошел, но с момента своего вынужденного вдовства Степан Аркадьевич ни с кем, кроме дочери и ее семьи, тесно, в общем-то, и не общался. Старые друзья стали совсем старыми, неинтересными, местами неясными, местами глухими, местами слепыми, бывший лучший друг вообще заделался каким-то там завалистом на старости лет.

Всю эту суету Степан Аркадьевич не приветствовал. Сам он был человеком размеренным и системным, уважал соотношения баланса и равновесия, политикой не интересовался, но верил в некоторые вещи: бьют – ответь, сгорел сарай – необязательно сдавать врагу хату, например. Он всю жизнь шел своим системным путем, от юношеского увлечения скалолазанием и байдарочным сплавом, через службу в армии, учебу в институте и работу на небольшой мастерской руководящей должности на заводе. Супруга его, Евгения Павловна, была такой же системной и размеренной женщиной, преподавателем и завучем, и дочь они старались воспитывать так же, но вот она (наверное, крови цыганской прабабушки сыграли свою черную скрипочку) системной быть никак не желала и «то в говно, то в Красную армию», как говаривал тесть, царствие ему небесное, и головой вот так вот покачивал. Неодобрительно. То в театр, то в художники, то в Крым автостопом, и поэтому, когда с утра пораньше одним летним днем она заявила, что решила поступать в медицинский, Степан Аркадьевич неожиданно для себя самого размашисто перекрестился, а Евгения Павловна от счастья беззвучно заплакала, глядя почему-то на глянцевый настенный календарь в павловопосадских картинках.

Зятя Степан Аркадьевич не любил. Да и за что его было любить, черта чумазого – папаша зятев был залетным марокканским евреем. В армии не служил – больной, спортом не занимался, – катался на каком-то дурацком самокатике разве что, как дитя малое, работал каким-то не пойми кем в своем Интернете (хоть и платили за это очень прилично). А главное, на все всегда имел свою собственную точку зрения и, что называется, «активную позицию», за что регулярно получал по лицу и другим частям тела на различных мероприятиях. За что уж, Наташка, дурная голова, его выбрала – непонятно, но стояла она за своим хилым мужиком сзади, как ярая медведица с десятиэтажный дом размером. Ну, правда, внуки получились – глаз не оторвать: смешливые, кудрявые, черноглазые, громкие, как пожарные сирены, хохотали всегда громче всех детей на площадке.

Перед поспешным отъездом зять пришел к Степану Аркадьевичу один и сказал:

– Я знаю, что вы меня не сильно жалуете, но дочь вашу я люблю. И детей своих люблю. И желаю им только самого лучшего. Надеюсь, вы это поймете.

И протянул ему длинную синюю коробку с бутылкой внутри. Бутылку такую Степан Аркадьевич уже видел раньше и поэтому о ее непомерной цене был осведомлен. Он спрятал руки за спину и индифферентно