Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Склонясь над ней влюбленно и печально,
Вонзать свой перстень в белое плечо!
«Страшный мир» страсти, крови, смерти, «безумный и дьявольский бал», «метель, мрак и пустота», вампиризм сладострастия, – вот ландшафт современного ада, более страшного, чем адская воронка Данте. И спутница поэта – не Беатриче, а женщина со взором «разящим, как кинжал», с «бурей спутанных кос», с «обугленным ртом в крови». Любовники-враги корчатся в пытке сладострастия. Провал глухих окон, три свечи и тяжелый гроб.
Гаснут свечи, глаза, слова…
– Ты мертва, наконец, мертва!
Знаю, выпил я кровь твою…
Я кладу тебя в гроб и пою…
(«Я ее победил, наконец»)
Раздвоение насмерть пораженной души воплощено во встрече с двойником («Двойник»). В октябрьском тумане, среди ветра, дождя и темноты, шатаясь, подходит к поэту «стареющий юноша» и шепчет:
Устал я шататься,
Промозглым туманом дышать,
В чужих зеркалах отражаться
И женщин чужих целовать.
И, «улыбнувшись нахально», призрак исчезает. Его сменяет другой двойник:
И матрос, на борт не принятый,
Идет, шатаясь, сквозь буран.
Все потеряно, все выпито!
Довольно – больше не могу…
(«Поздней осенью из гавани»)
Достоевский знал: конечный предел всех «демонизмов» и «вампиризмов страсти» есть метафизическая скука, «баня с пауками» Свидригайлова. Блок печальными и унылыми словами рассказывает о постылом «обряде любви»:
Вновь оснежённые колонны,
Елагин мост и два огня,
И голос женщины влюбленный,
И хруст песка, и храп коня.
Он – «чтит обряд», он «с постоянством геометра» чертит схемы слов, объятий, поцелуев; любовь пройдет, как снег; не надо клятв верности:
Все только – продолженье бала,
Из света в сумрак переход…
Десять стихотворений 1909 года включены поэтом в отдел «Возмездие». Странствие по кругам Ада кончено; дантовские видения грешников, уносимых вихрем и корчащихся в огненных гробницах, рассеялись. «Жизнь прошла». Усталый призрак скитается на берегах Леты; потусторонней тишиною овеяны эти стихи; «тенью елисейской», бесплотной и прозрачной, скользит душа, сгоревшая в земных страстях. Лейтмотив этих элегий – забвение.
Я сегодня не помню, что было вчера,
По утрам забываю свои вечера…
(«Я сегодня не помню»)
Или:
Забудь о том, что жизнь была,
О том, что будет жизнь, забудь…
С полей ползет ночная мгла…
Одно, одно —
Уснуть, уснуть…
Но всё равно —
Разбудит кто-нибудь.
(«Чем больше хочешь отдохнуть»)
Это равнодушие, эта примиренность – смерть.
Я, не спеша, собрал бесстрастно
Воспоминанья и дела;
И стало беспощадно ясно:
Жизнь прошумела и ушла.
И теперь, в этом посмертном томлении, всё, что раньше казалось страданием – тоска, страсть, злоба, болезнь, – представляется бесконечным счастьем, огромным богатством:
Когда ж ни скукой, ни любовью,
Ни страхом уж не дышишь ты,
Когда запятнаны мечты
Не юной и не быстрой кровью, —
Тогда – ограблен ты и наг…
(«Когда, вступая в мир огромный»)
Что же делать мертвому среди живых? Как вынести ему «пустынной жизни суету»? Ему остается «гнев презрения» и «беззубый смех». Одна из самых страшных строф Блока:
Пои, пои свои творенья
Незримым ядом мертвеца,
Чтоб гневной зрелостью презренья
Людские отравлять сердца.
(«Дохнула жизнь в лицо могилой»)
Цикл стихотворений заканчивается насмешливым Credo романтического Дон-Жуана:
И мне, как всем, все тот же жребий
Мерещится в грядущей мгле:
Опять – любить Ее на небе
И изменить ей на земле.
(«Кольцо существованья тесно»)
В отделе «Ямбы» поэт помещает замечательное стихотворение «Не спят, не помнят, не торгуют». Над черным городом стоит торжественный пасхальный звон:
Над человеческим созданьем,
Которое он в землю вбил,
Над смрадом, смертью и страданьем
Трезвонят до потери сил…
Над мировою чепухою…
Цикл «Итальянских стихотворений», который, по словам Блока, вторично прославил его в 1909 году, открывается великолепным стихотворением о Равенне, звучащем как «медь торжественной латыни». Умирающий город, покинутый далеко отступившем морем, спит «у сонной вечности в руках».
Лишь в пристальном и тихом взоре
Равеннских девушек, порой,
Печаль о невозвратном море
Проходит робкой чередой.
«Девушке из Сполето», в чертах которой поэту просиял чистейший лик Девы Марии, посвящено восторженное песнопение. Какой полет в строфе:
Мимо, всё мимо – ты ветром гонима —
Солнцем палима – Мария! Позволь
Взору – прозреть над тобой херувима,
Сердцу – изведать сладчайшую боль!
Три стихотворения посвящены Венеции.
О, красный парус
В зеленой дали!
Черный стеклярус
На темной шали!
Поэт простерт у «львиного столба»; на башне гиганты бьют полночный час; мимо него проходит Саломея, неся на черном блюде его кровавую голову («Холодный ветер у лагуны»). А ночью, когда слабеет гул толпы, ветер поет о будущей жизни. Быть может, в грядущем веке ему суждено родиться от «венецианской девы» у подножия львиного столба?
Нет! Всё, что есть, что было, – живо!
Мечты, виденья, думы – прочь!
Волна возвратного прилива
Бросает в бархатную ночь!
Поэт проклинает «Флоренцию-Иуду» за ее автомобили, за ее «всеевропейскую пыль»; но ненависть его полна любви. Флоренция – «ирис нежный», по которому он томится «любовью длинной, безнадежной»:
Твой дымный ирис будет сниться,
Как юность ранняя моя.
(«Флоренция, ты ирис нежный»)
И снова:
Ирис дымный, ирис нежный,
Благовония струя…
(«Страстью длинной, безмятежной»).
И наконец:
Дымные ирисы в пламени,
Словно сейчас улетят.
О, безнадежность печали,
Знаю тебя наизусть!
В черное небо Италии
Черной душою гляжусь.
(«Жгут раскаленные камни»)
Одно из самых острых стихотворений посвящено Сиене. Вероломный, лукавый город «колчан
