Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский

осужден вечно терзать возлюбленную неутолимой страстью: обречен

Склонясь над ней влюбленно и печально,

Вонзать свой перстень в белое плечо!

«Страшный мир» страсти, крови, смерти, «безумный и дьявольский бал», «метель, мрак и пустота», вампиризм сладострастия, – вот ландшафт современного ада, более страшного, чем адская воронка Данте. И спутница поэта – не Беатриче, а женщина со взором «разящим, как кинжал», с «бурей спутанных кос», с «обугленным ртом в крови». Любовники-враги корчатся в пытке сладострастия. Провал глухих окон, три свечи и тяжелый гроб.

Гаснут свечи, глаза, слова…

– Ты мертва, наконец, мертва!

Знаю, выпил я кровь твою…

Я кладу тебя в гроб и пою…

(«Я ее победил, наконец»)

Раздвоение насмерть пораженной души воплощено во встрече с двойником («Двойник»). В октябрьском тумане, среди ветра, дождя и темноты, шатаясь, подходит к поэту «стареющий юноша» и шепчет:

Устал я шататься,

Промозглым туманом дышать,

В чужих зеркалах отражаться

И женщин чужих целовать.

И, «улыбнувшись нахально», призрак исчезает. Его сменяет другой двойник:

И матрос, на борт не принятый,

Идет, шатаясь, сквозь буран.

Все потеряно, все выпито!

Довольно – больше не могу…

(«Поздней осенью из гавани»)

Достоевский знал: конечный предел всех «демонизмов» и «вампиризмов страсти» есть метафизическая скука, «баня с пауками» Свидригайлова. Блок печальными и унылыми словами рассказывает о постылом «обряде любви»:

Вновь оснежённые колонны,

Елагин мост и два огня,

И голос женщины влюбленный,

И хруст песка, и храп коня.

Он – «чтит обряд», он «с постоянством геометра» чертит схемы слов, объятий, поцелуев; любовь пройдет, как снег; не надо клятв верности:

Все только – продолженье бала,

Из света в сумрак переход…

Десять стихотворений 1909 года включены поэтом в отдел «Возмездие». Странствие по кругам Ада кончено; дантовские видения грешников, уносимых вихрем и корчащихся в огненных гробницах, рассеялись. «Жизнь прошла». Усталый призрак скитается на берегах Леты; потусторонней тишиною овеяны эти стихи; «тенью елисейской», бесплотной и прозрачной, скользит душа, сгоревшая в земных страстях. Лейтмотив этих элегий – забвение.

Я сегодня не помню, что было вчера,

По утрам забываю свои вечера…

(«Я сегодня не помню»)

Или:

Забудь о том, что жизнь была,

О том, что будет жизнь, забудь…

С полей ползет ночная мгла…

Одно, одно —

Уснуть, уснуть…

Но всё равно —

Разбудит кто-нибудь.

(«Чем больше хочешь отдохнуть»)

Это равнодушие, эта примиренность – смерть.

Я, не спеша, собрал бесстрастно

Воспоминанья и дела;

И стало беспощадно ясно:

Жизнь прошумела и ушла.

И теперь, в этом посмертном томлении, всё, что раньше казалось страданием – тоска, страсть, злоба, болезнь, – представляется бесконечным счастьем, огромным богатством:

Когда ж ни скукой, ни любовью,

Ни страхом уж не дышишь ты,

Когда запятнаны мечты

Не юной и не быстрой кровью, —

Тогда – ограблен ты и наг…

(«Когда, вступая в мир огромный»)

Что же делать мертвому среди живых? Как вынести ему «пустынной жизни суету»? Ему остается «гнев презрения» и «беззубый смех». Одна из самых страшных строф Блока:

Пои, пои свои творенья

Незримым ядом мертвеца,

Чтоб гневной зрелостью презренья

Людские отравлять сердца.

(«Дохнула жизнь в лицо могилой»)

Цикл стихотворений заканчивается насмешливым Credo романтического Дон-Жуана:

И мне, как всем, все тот же жребий

Мерещится в грядущей мгле:

Опять – любить Ее на небе

И изменить ей на земле.

(«Кольцо существованья тесно»)

В отделе «Ямбы» поэт помещает замечательное стихотворение «Не спят, не помнят, не торгуют». Над черным городом стоит торжественный пасхальный звон:

Над человеческим созданьем,

Которое он в землю вбил,

Над смрадом, смертью и страданьем

Трезвонят до потери сил…

Над мировою чепухою…

Цикл «Итальянских стихотворений», который, по словам Блока, вторично прославил его в 1909 году, открывается великолепным стихотворением о Равенне, звучащем как «медь торжественной латыни». Умирающий город, покинутый далеко отступившем морем, спит «у сонной вечности в руках».

Лишь в пристальном и тихом взоре

Равеннских девушек, порой,

Печаль о невозвратном море

Проходит робкой чередой.

«Девушке из Сполето», в чертах которой поэту просиял чистейший лик Девы Марии, посвящено восторженное песнопение. Какой полет в строфе:

Мимо, всё мимо – ты ветром гонима —

Солнцем палима – Мария! Позволь

Взору – прозреть над тобой херувима,

Сердцу – изведать сладчайшую боль!

Три стихотворения посвящены Венеции.

О, красный парус

В зеленой дали!

Черный стеклярус

На темной шали!

Поэт простерт у «львиного столба»; на башне гиганты бьют полночный час; мимо него проходит Саломея, неся на черном блюде его кровавую голову («Холодный ветер у лагуны»). А ночью, когда слабеет гул толпы, ветер поет о будущей жизни. Быть может, в грядущем веке ему суждено родиться от «венецианской девы» у подножия львиного столба?

Нет! Всё, что есть, что было, – живо!

Мечты, виденья, думы – прочь!

Волна возвратного прилива

Бросает в бархатную ночь!

Поэт проклинает «Флоренцию-Иуду» за ее автомобили, за ее «всеевропейскую пыль»; но ненависть его полна любви. Флоренция – «ирис нежный», по которому он томится «любовью длинной, безнадежной»:

Твой дымный ирис будет сниться,

Как юность ранняя моя.

(«Флоренция, ты ирис нежный»)

И снова:

Ирис дымный, ирис нежный,

Благовония струя…

(«Страстью длинной, безмятежной»).

И наконец:

Дымные ирисы в пламени,

Словно сейчас улетят.

О, безнадежность печали,

Знаю тебя наизусть!

В черное небо Италии

Черной душою гляжусь.

(«Жгут раскаленные камни»)

Одно из самых острых стихотворений посвящено Сиене. Вероломный, лукавый город «колчан