Герой должен быть один - Генри Олди

– Фок вашего Иолая видел! С каким-то верзилой! Говорит, что Иолай ваш слепому рапсоду – ну, который все Гермеса славит! – две рыбешки в чашку сунул, а верзила его поторопил, и они пошли!

– Куда?!

– Фок говорит, что к Кадмее, к северной окраине… Вы не подумайте, учитель, – Фок трезвый был! Ну, почти… Стойте! Стойте, учитель! Я с вами!..

Куда там! – безнадежно отставший подросток только головой покрутил в восхищении, когда рванувший с места Ификл нырнул в усиливающийся дождь и исчез за мерцающей пеленой.

А богиня туч Нефела все доила своих небесных коров…

Миновав последние хижины и забирая влево от Кадмеи в холмы, поросшие желтеющим тамариском, Ификл собирался сделать большой круг, обогнув крепость. Город разрастался к югу, и Кадмея из внутренней крепости становилась скорее внешним северным бастионом, но это сейчас волновало Ификла в последнюю очередь. Уже минут десять он петлял по размокшей тропинке, во весь голос выкрикивая имя сына, но вдруг поскользнулся и упал в грязь.

Выругавшись, он собрался вскочить – но остался лежать, повернув голову вправо.

Померещилось?

Вроде бы нет… на вершине одного из дальних холмов робкой, нелепой искоркой поблескивал костер, невидимый с высоты обычного человеческого роста.

Задумываться над этой странностью не было ни времени, ни желания.

Превратившись в бесшумную тень и с благодарностью вспоминая уроки Пана на Кифероне, Ификл стал приближаться к заветному холму, стараясь зайти с подветренной стороны; дождь, правда… нет, не будем рисковать.

Почему-то ему даже не пришло в голову, что у костра могут просто коротать время охотники или обычные бродяги.

Уже ползком подбираясь к каменным ступеням, невесть как оказавшимся на вершине холма и похожим на выщербленные челюсти чудовища, Ификл понял – почему.

Потому что скользкий дождь, щупающий тело сотнями зябких пальцев, начал пахнуть плесенью.

Пять лет – целую вечность – не слышал Ификл Амфитриад, брат Алкида, этого запаха.

А слов, донесшихся из углубления за ступенями, из смрадной пасти дохлого чудовища, он вообще не слышал никогда.

– …хлынет рекою кровавой от устья к истоку, от Павших к герою; жертву приносим Алкиду, потомку великого Крона, Хозяина Времени внуку… предки, услышьте, откликнитесь!..

– Слышим Тартар, – глухо подвывали два низких голоса. – Слышим, отцы наши… скоро уже!.. скоро…

И щербатое лезвие в руке старухи-карлицы дрогнуло, забыв опуститься, хищным клювом зависнув над распростертым на алтаре шестилетним мальчишкой, когда Ификл, не таясь, шагнул в пасть капища, срывая насквозь промокший плащ.

– Животики, значит, лечила? – он словно и не видел двух коренастых мужчин, двинувшихся к незваному гостю. – Илифий, значит, от маминого ложа гоняла?.. Радуйся, Галинтиада, дочь Пройта, – пришло время умирать!

– Кому?! – карлица, изогнувшись змеей, оскалилась прямо в лицо пришельцу. – Кому умирать, герой?! Вот он, сынок твой, дитя невинное, – а вот и ножик… пить хочет ножик, истомился весь! Ох, боюсь, не удержу – опустится! Ты уж тихонько постой, герой, дай ручки связать-то, да покрепче, а то порвешь сгоряча!

– Слепа ты, Галинтиада, дочь Пройта…

Говорил мальчишка.

Силясь приподнять голову, беспомощно запрокидывающуюся назад, маленький Иолай улыбался – и у Ификла встал комок в горле, когда он увидел эту страшную улыбку на лице своего ребенка.

Как огонь в ладони.

– Слепа ты, Одержимая Тартаром! Смотришь, а не видишь… не Ификл перед тобой, а Алкид-безумец, не отец Иолая, а дядя! Опусти нож на жертву, старая жрица Павших, дай напиться лезвию, дай Павшим хоть ненадолго войти в Алкида! И подумай: надолго ли переживешь ты жертву свою?! Вспомни Лина-кифареда, глупая дочь Пройта, вспомни послов-минийцев; битву под Орхоменом вспомни!..

И, не дав замешкавшейся старухе опомниться, мальчишка вдруг вскинулся пойманной рыбой, связанными ногами ударив сбоку по руке Галинтиады, в которой был зажат нож.

– Маленьких обижают! – звонкой плетью хлестнул яростный крик.

Это были единственные слова, способные сорвать Ификла с места и бросить вперед.

Хорошо, что ученики из палестры не видели сейчас своего учителя, потому что никогда не учил их Ификл Амфитриад тому, чему учил в свое время близнецов Гермий-Лукавый, покровитель атлетов и воров.

Решили бы ученики, что и впрямь Алкид перед ними, обуянный безумием!

Сухо хрустнуло подвернувшееся колено у ближайшего служителя, запястье второго сковал бронзовый захват, и ладонь Ификла широким кинжалом вошла в подмышечную впадину несчастного, заставив родившийся крик умереть в распухшей гортани; опустевший алтарь дважды встречал искаженное лицо очередной жертвы, словно пытаясь расплескаться кровавым барельефом, и извивалась на земле хрипящая змея, бывшая человеком до того, как ему сломали позвоночник, – а дождь все лил и лил, безразличный к происходящему.

Узкое тельце скользнуло мимо и неожиданно споткнулось на бегу, упало на каменные ступени, корчась попавшей в тенета лаской, – не ногу ли себе отгрызть хотела Галинтиада, дочь Пройта?!

– Стоять! – словно за уши оттащили Ификла от старухи с жертвенным ножом, торчащим из ее бедра. – Стоять, сын! Мне она нужна живой!..

– Да, папа, – машинально ответил Ификл и обернулся, бледнея от запоздалого понимания.

У алтаря стоял Амфитрион Персеид. И было не важно, что у него лицо Иолая, что ростом он чуть ли не по пояс Ификлу, что рука его с огрызком веревки на запястье была худой и тонкой – эта рука только что безошибочно метнула нож вслед убегающей старухе, этим голосом в свое время кричал Амфитрион на нерадивых близнецов, и именно этот взгляд мучил Ификла по ночам, когда ему снился кипящий Кефис, оборванная переправа и четвертая стрела, которой ему не хватило.

Ификл смотрел на сына – и видел отца.

…Еще живы Минос Критский, Триптолем из Элевсина, благочестивый праведник Эак с острова Эгина; жив мудрый Радамант-законник, который как раз сейчас, будучи изгнан с родины, переезжает в Беотию, где вскоре и станет вторым мужем Алкмены; жив и Автолик Гермесид, чей внук (как и Иолай, внук Амфитриона) будет невероятно похож на деда – великий борец, хитрец и убийца, клятвопреступник и преданный друг по имени Одиссей, что значит «Тот, кто злит богов»…

Живы все те, кому Владыка Аид после смерти сохранит память, сделав своими судьями, советниками, лазутчиками и доверенными лицами, нарушив свой собственный закон.

Но первым был все-таки Амфитрион-Иолай, которого еще не скоро назовут Протесилаем – «Иолаем Первым».

– Ты умеешь молчать, – тоном, не терпящим возражений, бросил Амфитрион. – Я знаю, что умеешь.