Герой должен быть один - Генри Олди

Впрочем, все – невестки, сыновья, челядь – знали, что Иолай был, есть и останется бабушкиным любимцем.

Потому что первый.

Потому что слабенький.

Потому что вырос на Алкмениных руках, до четырех лет зовя бабушку мамой.

Потому что лицом неуловимо похож… только не спрашивайте у Алкмены – на кого?

Не ответит.

Вот и сейчас, когда шестилетний Иолай пришел в себя после чуть ли не двухнедельной горячки, Алкмена боялась ответить самой себе: почему так изменился любимый внук и что мерещится ей во взгляде маленького ребенка?

Да и не знала она ответа.

Не бывало такого раньше, чтобы Иолайчик избегал обожаемую бабушку, заменившую ему мать, которой мальчик не знал, – а сейчас приласкать себя не дает, из объятий выворачивается, все норовит стороной обойти, поцелуешь его чуть ли не насильно, а он мимо глядит и в глазах тоска смертная, будто и не целуют его, а на части режут. Молоко козье, кипяченое, что всегда дважды в день пил, – наземь вылил. Нянька пробовала сперва уговорить, потом заставить – так на няньку вызверился, что бедной целую декаду потом кошмары снились; и велел мяса подать. Жареного, с кровью. Опять же со сверстниками и до того не больно-то игрался, а теперь и вовсе перестал. Около взрослых трется. И молчит. Нехорошо молчит, по-стариковски. Телем Гундосый, караульщик бывший, помер на днях – Иолай как услышал, сразу велел себя на похороны отвести. Дескать, так и так пойду. Ну кто ему старый Телем?! Меньше, чем никто. Нет же, стоял у костра, бормотал что-то, закусив губу, а в глазах…

Боги, за что караете?!

Кому жаловаться? Навсикае? – этой ее дочки столько внуков наплодили, что не до чужого Иолая ей…

Вот и сейчас – Алкид опять в Трезену уехал, по торговым делам, Ификл с утра в палестру собрался, к ученикам, а Иолай к отцу и подходит, вразвалочку.

– Папа, – говорит…

4

– Папа, – это слово далось Амфитриону с немалым трудом, – я с тобой пойду.

Ификл посмотрел на сына – худенького белобрысого мальчугана, уставившегося в пол.

– Куда это? – с нарочитой строгостью спросил он.

Малчишка вдруг поднял голову и твердо посмотрел в лицо Ификлу.

– В палестру, – буркнул Амфитрион и подумал про себя: «Паршивый из тебя родитель, сынок! Я-то вас с братом гонял да выгонял… оболтусов! Сам, небось, с шести лет по палестрам!»

Ификл недоверчиво хмыкнул, помассировал затекшую со сна шею и вдруг засмеялся, ухватив сына под мышки и подбросив к потолку.

– Что, герой, надоело с женщинами сидеть?! – крикнул он. – Кровь заиграла? Ну что ж, это правильно, у нас с тобой кровь звонкая, хорошая… Собирайся, пойдем!

«Тяжелый он какой-то стал, Иолай мой!» – краем мелькнула мысль.

– Если обижать кто станет – отцу жалуйся! – всполошилась Алкмена. – И не бегай много, тебе нельзя!

– Правильно, мама! – Ификл опустил сына и поцеловал мать в щеку. – Бегать нельзя, прыгать нельзя, молоко кипятить надо… Не повезло тебе – хотела девочку, а вышел мальчик! Эй, мальчик Иолайчик, что делать надо, когда обижать станут?

– Кричать, – угрюмо ответил Амфитрион.

– Что кричать? – удивился Ификл, ожидавший иного ответа. – Что кричать-то?! Папа, на помощь?

– Тебя, папа, дождешься на помощь, как же! – на мальчишеском скуластом лице обнаружилась кривая ухмылка. – То у тебя река разлилась, то стрелы кончились… нет уж, мы, Персеиды, другое кричим!

И, пока Ификл стоял столбом, не веря собственному слуху, маленький Иолай подпрыгнул, уцепился за шею отца и мигом вскарабкался ему на плечи.

– Маленьких обижают! – прогремел старинный боевой клич, и две тощие ноги на удивление цепко охватили Ификлову шею, а две узкие ладошки на удивление хлестко ударили по Ификловым ушам.

Спрыгивая, мальчишка по дороге лягнул отца в грудь – и приземлился не самым удачным образом, ободрав левую коленку.

– Ну вот, – расстроенно бросил Амфитрион, – куда это годится? Нет, в палестру, в палестру, срочно! – а то скиснешь тут от молока и любви вашей! Догоняй, папаша!

И выскочил за дверь.

– А что? – неожиданно заявил Ификл. – Молодец! Весь в меня. Или в деда.

Алкмена замахала на сына руками.

– Типун тебе на язык, сынок! Вот уж чего внуку не пожелаю, так это дедовой судьбы! Сам знаешь – герои долго не живут. Да и жизнь у них… никому не в радость. Вон Тиресий – слепой, а живет себе и живет…

– Ладно, мама, – оборвал ее Ификл. – Не будем об этом. Алкид клятву давал, я тебе обещал – вон, в Иолк приглашали, «Арго» строить, так мы не поехали…

И дверь хлопнула еще раз.

Алкмена вздохнула и пошла в гинекей, откуда доносился младенческий плач и еле слышный голос Астеропеи, баюкавшей девочку.

Впервые она почувствовала себя совсем старой.

…А палестра шумела так же, как всегда. На появление Ификлова сына никто не обратил внимания – что Амфитриона вполне устроило. Единственное, за чем приходилось следить, – так это расписание занятий: когда ученики шли в крытый гимнасий, он бегал на стадионе, когда подростки метали диски и копья, он шел в гимнасий, когда работали с оружием, он направлялся в сектор для прыжков.

К вечеру он твердо знал, что ему нужна только сила, – прежние навыки сохранились полностью, что было неудивительно, юное тело быстро училось всему, чему надо, и это, с одной стороны, радовало, а с другой – грозило разрывом неподготовленных связок или вывихом по-детски гибких, но еще слабых суставов.

Принесшая обед рабыня позже осчастливила Алкмену известием о том, что любимый внук ест за троих с геройским аппетитом, чего раньше никогда не случалось.

Так с этого дня и повелось: палестра, обильная пища и никакого кипяченого молока.

Одно оставил Амфитрион от прежнего Иолая – спать ложился рано и просыпался от того, что около полуночи заботливая бабушка на цыпочках входила в покои внука, поправляла на нем покрывало, прислушивалась к дыханию и удалялась.

А маленький мальчик, сцепив зубы, ждал, пока затихнут ее шаги, после чего вскакивал, выскальзывал из покоев и, никем не замеченный, еще на два-три часа убегал в ночную палестру.

Ему надо было спешить.

Через месяц из Трезен вернулся Алкид. К этому времени Амфитрион сто раз успел насладиться историей первой поездки сына (дяди?) к трезенскому басилею Питфею Мудрому, когда при виде сброшенной на кресло шкуры Киферонского льва всех Питфеевых внуков объял страх, кроме юного Тезея, кинувшегося на зверя с топором.

После чего Алкид якобы предрек Тезею блестящее будущее.

Сам Амфитрион всерьез сомневался в особом блеске будущего Тезея, если тот в двенадцать лет кидается на шкуру с топором.

Впрочем, когда вся семья собралась в мегароне, чтобы послушать рассказ Алкида о его нынешней и весьма удачной поездке, – сам Алкид очень не понравился Амфитриону, наблюдавшему за ним из укромного угла.