Напряжение - Андрей Островский

— Да все так же… Знаешь, говорят, будто врач иногда сожалеет, что нет больных. Вот и я что-то вроде такого врача. Проболтался вчера полдня на заводе. Ну узнал, что за Павел. Балабанов. Могу тебе все рассказать о нем, но незачем. Все это типичное не то. — Изотов скривил губы и медленно покачал головой: — Совсем не то…

— Ну и хорошо, радуйся, чудак ты…

— Радуйся… Времени жалко.

— На то, чтобы оправдать человека, времени не жалко. Так что не горюй. А у меня кое-что есть…

Последние слова против воли Шумского прозвучали хвастливо, как у мальчишки, у которого есть тайна и которого распирает от желания поскорее ею поделиться. И Шумский действительно хотел поразить своей удачей Изотова.

— Так вот, — торжествующе произнес он, — нашелся-таки Аркадий! Он же аккордеонист и портной. Аркадий Игоревич Потапенко. Улавливаешь? — И, заметив заинтересованный и завистливый взгляд Изотова, продолжал: — Самое любопытное, что на Потапенко в Васильевском райотделе заведено досье. Так что собирать по крупицам ничего не нужно. Все собрано. Для нас тут есть много интересных вещей. Практически он нигде не работает, но время проводит весело. Предположим, что живет на случайные доходы — аккордеон, шитье. Но это еще надо проверить, тем более что несколько лет назад он привлекался по сто седьмой, за спекуляцию. Правда, дело было прекращено за недостаточностью улик, но тем не менее. Теперь вот что. Однажды соседи Потапенко сказали, что вот уже месяца два у него живут без прописки какие-то люди. Участковый установил, что это были рижане — Далматов и Калныня. Известно также, что и Потапенко довольно часто бывает в Риге.

— Ну и что? — спросил Изотов.

— А ничего, — вдруг раздражаясь, с вызовом ответил Шумский. — Я излагаю факты. Может быть, они нам пригодятся, а может, и нет.

— Да ты не сердись, — миролюбиво проговорил Изотов. — По-моему, самое ценное — то, что ты сказал в самом начале.

— Самое ценное еще впереди, — самодовольно сказал Шумский, — хотя разве мы можем сейчас сказать, что именно самое ценное? Ну-ка посмотри сюда.

Резким движением Шумский расчистил стол от бумаг, вынул из дела записку, найденную у Красильникова, рядом положил анкету из эстрады, которую заполнял Потапенко, и его заявление управхозу.

— Есть что-нибудь общее?

— Хм… Вроде бы есть, — сказал Изотов, всматриваясь и сличая почерки. — Пожалуй, записка написана тем же человеком, но левой рукой.

— Мне тоже так кажется. Но не будем гадать. Пускай экспертиза даст точный ответ. Если ее писал Потапенко, надо брать ордер на арест.

14

Ватными хлопьями падал снег. Освещенные лучами фар, хлопья стремительно неслись навстречу «Победе», словно боясь попасть под колеса, и таяли, разбиваясь о лобовое стекло. Шумский подумал, что так же летят мотыльки-однодневки на пылающий костер, летят тысячами и гибнут… Он любил ночные рыбалки: плывешь неслышно на челне, тиха черная вода, черные кусты таинственно клонятся к реке… Потом недолгий, рваный какой-то, чуткий сон возле костра, и снова журчит под челноком вода. Уж светает, туман над рекой… И вот в руке мокрый, туго натянутый шпагат размотанной жерлицы…

— Налево, Алексей Иванович? — спросил шофер, заставив Шумского очнуться.

— Налево. Ты что, Витенька, молчишь, спишь, что ли? — Шумский живо обернулся к сидящему сзади Изотову. — Сейчас приедем.

— Нет, не сплю, пригрелся малость…

«Победа» свернула на Средний проспект, потом на 19-ю линию и остановилась недалеко от дома, где несколько дней назад побывал Шумский.

Они поднялись по крутой, плохо освещенной лестнице на третий этаж. Перед обитой клеенкой дверью Шумский остановился, вынул пистолет, снял предохранитель и снова положил в карман. Изотов последовал его примеру.

На звонок долго не открывали. Пришлось нажать кнопку сызнова. Наконец послышались шаги, и мягкий вкрадчивый голос спросил:

— Кто там?

— Нам нужно видеть Потапенко, — ответил Изотов.

Стукнула щеколда. В дверях стоял невысокий полный человек с круглым животом, без пиджака. Худосочная прядка из нескольких волос на темени была зачесана, прикрывая огромную лысину.

— Это я Потапенко.

— Мы должны произвести у вас обыск, — сказал Шумский.

— Обыск? Ничего не понимаю. Почему у меня? Это какое-то недоразумение! — торопливо заговорил Потапенко, не впуская пришедших в переднюю.

Шумский энергично прошел вперед, заставив хозяина отступить. Изотов закрыл за собой дверь.

— Проводите нас к себе.

Комната Потапенко была большая и странной, необычной формы — трапеции. В углу, возле печки, стояла ножная швейная машина, которую освещала медицинская лампа с блестящим членистым корпусом. Лампа была согнута, и свет падал на не вынутую из-под иглы материю. Шумский включил люстру. Рядом с машиной стоял шкаф, на наружной стенке которого висел расправленный на вешалке коричневый пиджак в темную полоску.

Подоконник ничем не задрапированного окна был заставлен винными бутылками; на кровати, покрытой грубым шерстяным одеялом, валялись газеты, выкройки, ноты, куски сатина. Обеденный стол не прибран…

— Ничего не понимаю. — Потапенко ходил мелкими шажками по комнате, задевая стулья. — Ничего не понимаю…

— Присядьте, — сказал Шумский. — Я думаю, вы сами все прекрасно знаете. Между прочим, чей это пиджак?

Он снял пиджак с вешалки, осмотрел карманы, подкладку, пуговицы и повесил обратно на шкаф.

— Мой… Старый он, все хочу переделать, да времени не хватает.

— На что у вас время уходит? Где вы работаете? — Шумский открыл дверцы. В шкафу висели серые, черные, коричневые костюмы. Некоторые были отутюжены, другие еще недошиты: рукава и полы не подрублены, на месте лацканов — мешковина, приметанная крупными стежками.

— Сейчас временно не работаю.

— Шьете? — кивнул Шумский на шкаф.

Потапенко вдруг ожесточился, сжал кулаки; толстые губы перекосились, но в глазах, вдавленных в мясистое, дряблое уже лицо, застыла мучительная неизвестность: что эти люди знают о нем?

— Из-за патента все это, да? Стукнули, подонки… Ненавидят меня соседи, житья не дают…

— За что же?

— Кто их знает, может, рожей не вышел…

— А, — улыбнулся Шумский. — Скажите, а на какие средства вы живете? От шитья? — И подумал: «А он не дурак, хорошо разыгрывает жертву доноса. За беспатентное шитье — штраф, предупреждение… Ему выгодно сейчас быть такой жертвой».

— В основном на эти.

— В основном? — саркастически заметил Шумский. — Кому вы шили?

— Разным знакомым, товарищам.

Шумский обследовал комнату, прощупал кровать, потом подошел к машине, открыл ящик. Среди иголок, старых наперстков, шпулек он заметил желтый тюбик, вынул и открыл его. Цвет помады был темный, вишневый.

— Вы холосты?

— Холост.

— А как попала к вам губная помада?

Потапенко сделал попытку улыбнуться, развел руками:

— Ей-богу, не припомню. Должно быть, кто-нибудь из женщин оставил… заказчиц…

— Вы ведь шьете мужское платье.

— Да, но может быть… это были и не заказчицы, — вызывая на интимность, сказал Потапенко.

— Все может быть, — ответил Шумский, откладывая в сторону тюбик.

Сидя на корточках возле старинной тумбы с запыленным бюстом Оффенбаха, Изотов молча перебирал книги, тетради, журналы, которые он извлек из тумбы. Потом встал, подошел к столу и, разложив перед Потапенко два журнала мод, общую тетрадь и телефонный справочник, спросил:

— Это все — ваша собственность?

Потапенко недоуменно посмотрел на Изотова:

— А чья же? В моем доме все мое.

— Кто знает. — Изотов поднял свои белесые брови. — Вдруг эти вещи тоже оставили ваши заказчики или заказчицы.

— Нет, мои.

— Тогда я прошу, подпишите, пожалуйста, протокол в подтверждение ваших слов.

— А теперь скажите мне, — вмешался Шумский, — кто приезжал к вам из Риги? Учиться играть на аккордеоне. Ведь вы еще и аккордеонист, не правда ли?

— Да, но сейчас я играю только дома, изредка, больше для души.

— Вы не ответили мне, — настаивал Шумский.

— Не знаю, кого вы имеете в виду.

— Далматов, например, брал у вас уроки?

— Далматов?.. Далматов?..

— Ну что же вы так долго, Потапенко, вспоминаете? Он же у вас жил довольно продолжительное время. И не один. Разве не так?

— Да, да, жил, — закивал Потапенко. — Ну и что такого? Вы же сами хорошо знаете, зачем тогда спрашиваете?

— Проверить хотим. Вдруг ошибаемся? А где Далматов работает?

— Не знаю, не интересовался.

— Вот это уж нехорошо, — с нарочитым сожалением сказал Шумский. — Жить неделями бок о бок с человеком и не поинтересоваться, где он работает… Позвольте не поверить. Зря вы так говорите. Вы прекрасно понимаете, что нам выяснить, где работает человек, ничего не стоит… А вам от запирательства будет только хуже. Ну а Вента Калныня? Она что, жена Далматова?