Напряжение - Андрей Островский

— Нет. Да у него знакомых-то… Раз, два… Был у него один, Павел, кажется, так тот тоже в общежитии живет, холостой. Зачем же из одного общежития в другое ходить?.. Радости мало.

— Он что — рабочий, служащий? Где он работает?

— Вроде бы рабочий, на станкостроительном, или подсобник. Они с Жоржем вместе в армии служили и демобилизовались в один день.

— А фамилию его вы знаете?

— Не помню, — покачивая головой, сказала Назарчук. — Жорж мне ее не называл. А если и называл, то я забыла. Ни к чему мне…

— Эх, память девичья, — вздохнул горестно Изотов. — Значит, Павел. А еще?

— Еще? — Назарчук нахмурила лоб в задумчивости, потом подняла глаза на Изотова. — Был еще какой-то музыкант, на аккордеоне играет. Как же его звали?.. Аркадий? Да, по-моему, Аркадий. Жорж еще говорил, что у Аркашки очаровательная жена… Как мне кажется, он довольно часто бывал у них: хотел учиться играть на аккордеоне, может, даже уроки брал.

— Вам это, разумеется, не нравилось…

Назарчук слегка покраснела, ответила сердито:

— Из того, что я вам раньше рассказывала, можете вывод сделать сами.

— Понятно. Вы Аркадия видели когда-нибудь?

— Никогда.

— Что же вас Красильников не приглашал к ним?

— Не знаю.

— А где этот Аркадий работает?

Назарчук засмеялась коротким, отрывистым смехом.

— Вы, наверное, меня сейчас выгоните, потому что я ничего путного не могу вам сказать. Честное слово, не знаю. Кажется, он работал в эстраде, но потом его уволили. Куда он устроился, понятия не имею. И фамилии его не знаю. Видите, какая я бестолковая! Разве вам это что-нибудь даст?

Изотов махнул рукой:

— О нас, пожалуйста, не беспокойтесь.

— Кстати, — подал наконец голос Шумский, — как нам кажется, Красильников неплохо одевался. Одежду он покупал или шил у кого-нибудь, вы не знаете?

— Зимой он купил костюм в Гостином дворе, а больше, по-моему, ничего не покупал. За тот год, что мы были знакомы. Ведь одежду не каждый день покупают.

Шумский кивнул, опечаленный, погладил свой острый подбородок, спросил без особой надежды услышать то, что хотел бы:

— А старую одежду он где чинил? В ателье?

— Старую?.. Вы думаете, у него было много старья? Ошибаетесь. Он только начинал жить. Хотя… Постойте… Он отдавал перешивать какому-то мастеру пиджак. Коричневый у него был пиджак в темную полоску. Но кому, хоть убейте, не знаю.

— Пиджак? — заинтересовался Шумский. — А перешивать брюки он не собирался?

— Господи, спросили бы что-нибудь попроще, — устало проговорила Назарчук. — Вы заставляете вспоминать вещи, о которых я могу ничего не знать. Я же не жена ему была! И не ходила за ним по пятам.

— Что поделаешь, такая у нас работа, — шутливо сказал Изотов. — Все-таки подумайте.

— Думать-то нечего… Я вспомнила один разговор… Жорж еще смеялся, что получил от тетки из Ташкента брюки. Старуха, наверно, забыла, как он выглядит, и прислала штаны на толстого мужчину…

— Не эти ли? — спросил Изотов, раскрывая сверток.

Женщина с любопытством взглянула на брюки и отвернулась.

— Он мне их не показывал, может быть, эти.

— Значит, по-вашему, он мог отдать их частнику?

— А почему бы и нет? Наверное, мог…

— Ну что ж, и на том спасибо, У тебя еще вопросы есть, Алексей Иванович?

Шумский выразительным взглядом показал, что ему Назарчук больше не нужна, и Изотов отпустил ее.

— Ну, какое впечатление у тебя осталось?

— Приятная женщина, ничего не скажешь, — уклончиво ответил Шумский. — Однако надо работать. Отправляйся-ка на станкостроительный, а я поеду в эстраду.

13

В списках уволенных из Ленгосэстрады за два с половиной года значилось 83 человека. Шумский просмотрел личное дело каждого. 78 папок сдал обратно в архив, оставив личные дела аккордеонистов. Теперь надо было посмотреть, кто из аккордеонистов женат и какого возраста. И еще Шумского интересовали фамилии, начинавшиеся с «П» или «И».

Три дела пришлось отправить за остальными. Остались два — Иноземцева и Потапенко. Иноземцеву Семену Викторовичу было тридцать два года. Его жена, Зинаида Алексеевна, не работала. Аркадий Игоревич Потапенко был пятидесятичетырехлетним холостяком, и это смутило Шумского. Но имя! Не такое уж оно распространенное. И потом — А. И. Если это тот Аркадий, о котором упоминала Назарчук, то что могло связывать двадцатидвухлетнего парня с пожилым человеком? Любовь к музыке? Но никто, кроме Назарчук, не говорил о ней. И в вещах Красильникова не было ничего, что бы подтверждало эту любовь.

Личное дело Потапенко было тощим. Анкета и несколько приказов:

«За появление на концерте в Выборгском Доме культуры в нетрезвом виде объявить Потапенко А. И. выговор»; «За неявку на праздничный концерт в Доме культуры энергетиков и срыв программы объявить Потапенко А. И. строгий выговор».

Последним приказом Потапенко был уволен

«за систематическое нарушение трудовой дисциплины и аморальное поведение».

Прихватив личное дело, Шумский поехал на Васильевский остров. На 19-й линии, неподалеку от Малого проспекта, он вошел под арку большого серого здания и спустился по щербатым, перекошенным ступеням в полуподвал, где помещалась домконтора.

Рыхлый, с бабьим лицом управхоз, узнав, что Шумский интересуется Потапенко, сказал коротко:

— Скандальный мужик.

— Вот как? Чем же он вам досадил?

— Чем? — Управхоз поскреб большим пальцем редеющую макушку. — Да вот жильцы из нижней квартиры завалили жалобами. Пьянки у него по ночам, спать мешают: шум, музыка — потолок пляшет. А мы разбирайся…

— И что же вы делаете?

— А что мы можем? У нас руки связаны. Будь моя воля, я бы с такими… — Управхоз сжал кулачище, помахал. — А тут — вызовешь, постыдишь, а он еще и куражится: не имеете права, я буду жаловаться… В общем, пришел — одолжение тебе сделал, и ты же сам вроде бы виноватым перед ним остался. Ну раз человек по-хорошему не понимает, мы все заявления соседей собрали — и участковому.

— Кто у вас участковый?

— Лейтенант Малахов, Петр Владимирович. Тут еще Потапенко сам нам заявление подал, печь у него дымит, а у меня, как на грех, печник запил. Что ты будешь делать? Уж неделю не выходит на работу. Можно, конечно, уволить. А кого брать? Сами понимаете, профессия сейчас редкая. Вот и маюсь без печника… А Потапенко какое дело до наших трудностей? Явился вчера под мухой, скандал закатил, как на базаре.

— Одним словом, вы друг друга из виду не упускаете, — сказал, улыбаясь, Шумский. — Ну а где он работает?

Управхоз постучал в стенку.

— Это мы сейчас установим, один момент…

Тотчас явилась паспортистка с домовой книгой, и управхоз начал листать страницы, приговаривая: «Это мы сейчас…»

— Вот, служил в эстраде, уволился. Устроился в кинотеатр «Художественный», тоже уволился… Полтора месяца проработал, — сказал он, взглянув укоризненно на Шумского. — Дальше… Клуб вагоноремонтного завода. Уволен. Два месяца… Видите, подлец, что делает. Устраивается на работу, волынит два-три месяца и увольняется. Бездельничает, пока участковый не вспомнит о нем, тогда снова устраивается куда-нибудь.

— На что же он живет?

— Кто его знает… Музыканту не так уж трудно заработать. Тут сыграл на свадьбе, там уроки дал и, глядишь, сыт. А еще поговаривают, — управхоз понизил голос, придвинулся к Шумскому, — будто шьет он.

— Что?! — Шумскому показалось, что он ослышался. — Повторите, что вы сказали.

Управхоз не ожидал и не понял, отчего проявился вдруг у следователя такой интерес к его словам, стушевался и стал сбивчиво объяснять, что это покамест слухи, ничем не подтвержденные, и исходят они все от тех же соседей, которые по злобе могут и придумать и оболгать человека.

— Ну-ка покажите заявление, — попросил Шумский, не слушая больше управхоза.

Тот порылся в ящике, приподнимая напиханные бумаги и заглядывая под них, потом наконец вытянул помятый листок.

— Будет у него завтра печник, двадцать шестое домохозяйство дает мне на два дня…

Шумский поднес к глазам заявление, и первый мгновенный взгляд на почерк возбудил в нем смутное, неосознанное ощущение где-то уже виденного, знакомого, но потом ощущение это притупилось и исчезло вовсе.

— Вот что. Я беру его с собой, — сказал Шумский, складывая бумагу, — отметьте где-нибудь. И о нашем разговоре никому пока ни слова. Понятно?

Управхоз кивнул, а Шумский, повернувшись, попрощался и вышел на улицу.

Утро следующего дня Шумский провел в районном отделе милиции и вернулся в управление к обеду.

— Как дела? — спросил он Изотова, хмуро барабанившего пальцами по столу.

— Да все так же… Знаешь, говорят, будто врач иногда сожалеет, что нет больных. Вот и я что-то вроде такого врача. Проболтался вчера полдня на заводе. Ну узнал, что за Павел. Балабанов. Могу тебе все рассказать о нем, но незачем. Все это типичное не то. — Изотов скривил губы и медленно покачал головой: — Совсем не то…