Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс

Король воров повернулся к своей армии. Часть шедших за ним людей уже приняли решение и поспешили прочь. Он не стал их останавливать и повернулся к Биго. Взгляд Биго упирался в грудь Гриманда.

– Выбери одну банду для вон того дома, – велел ему Инфант Кокейна. – А другая пусть идет за милицией и подбирает то, что они оставят. Скажи, чтобы не высовывались. Мы идем дальше.

Биго кивнул, а Гриманд посмотрел на свою толпу. Чары рассеялись. Он король не львов, а ворон. Они жаждут крови. Тяжесть в его груди не исчезала, сердце по-прежнему гулко стучало о ребра. Предводитель бандитов махнул рукой.

Они получили свою кровь. Вскоре улицы были уже залиты ею. Кровь заполняла колеи из засохшей грязи, переливалась через пороги, покрывала хрустевшие под ногами огромные тарелки, блестевшие в лучах жаркого полуденного солнца. Убийства – во славу короля, по обязанности, ради золота, ради удовольствия, во имя веры… Разницы никакой. Гриманд никогда не хотел быть солдатом, предпочитая смерть за собственные преступления, а не за чужие, но как бы то ни было, теперь он выполнял работу солдата – убивал врагов своих врагов за деньги, которые никогда не сможет потратить, превращал мальчишек в убийц или того хуже. Словно собаки, обезумевшие среди отары овец и убивавшие не ради еды, они забыли, что пришли сюда за добычей, и тележки все еще оставались наполовину пустыми. Они все шли и шли сквозь зловонную жару, от дома к дому, от улицы к улице, от семьи к семье. Нищие соревновались в зверствах с милицией, которую презирали и ненавидели. Гриманд, покрытый грязью и потом, словно обезумел. Он не преследовал никакой личной цели, но и не уходил, подбадривая и вдохновляя своих спутников. И он был не одинок. Среди этого побоища бродили два священника, окропляя убийц святой водой из позолоченных ведерок. Группа вооруженных дворян верхом на лошадях наблюдала за происходящим, словно за спектаклем, пока скука не увлекла их на поиски новых развлечений. Мимо проехал герольд в мундире, который стоил дороже его лошади, и протрубил в рог, словно Господь был комедиантом, а все происходящее – дерзкой сатирой на Страшный суд. Герольд именем короля приказал всем остановиться, но его прогнали, забросав камнями и экскрементами, потому что теперь Смерть стала королем и Богом этих людей и все были теперь ее подданными, живые и мертвые.

Армия Гриманда продолжала уменьшаться. Его солдаты набивали свои рубашки добычей – по большей части ярким тряпьем – и потихоньку исчезали. Он их не останавливал. Тележки куда-то исчезли, но ему было все равно. Тяжесть в груди усиливалась. Перед глазами все поплыло, и картины разрушений умножились. Предводитель воров закрыл ладонью глаза. Ему уже не было нужды видеть зло, он даже не являлся частью этого зла. Скорее, наоборот: Гриманд вобрал в себя все – кровь, рвоту, слезы, дерьмо, крики, теперь бурлившие в выгребной яме его души. Спотыкаясь, он вошел в открытую дверь, чтобы спрятаться от окружающего безумия, но спасения не было и в этом разграбленном доме. В коридоре в лужах крови лежали тела, из гостиной доносились хриплое дыхание и жалобные всхлипывания. Совесть предназначена для того, чтобы усмирять бедняков, потому что богатые не прислушиваются к ее зову, и гигант всегда презирал и заглушал ее. Приказав себе найти другое утешение, он вытащил из-под рубашки пистолет, опустил оба курка и ворвался в гостиную.

Там Пепин удерживал молодую женщину на столе лицом вниз, а Биго насиловал ее. Лицо Биго было красным от солнечных ожогов и напряжения – он изо всех сил пытался извергнуть из себя семя, но эта женщина, по всей видимости, была уже не первой его жертвой. Оба испуганно посмотрели на Гриманда.

– Оставьте ее, – приказал он. – Мы уходим.

– Что, прямо сейчас? – выдохнул Биго, и его движения стали еще яростнее.

Пепин отошел от стола.

– Соберите тележки и людей. И оставьте ее, – повторил Инфант Кокейна.

– Пепин уже закончил, теперь моя очередь, – запротестовал Биго.

– Я сказал, отпустите ее!

– Ты говорил, что всё общее…

Гриманд выстрелил ему в лицо. Биго отлетел назад, словно от удара копытом, упал на пол и застыл без движения. Король воров посмотрел на Пепина сквозь пороховой дым. Тот уставился на своего подельника, задыхаясь от ужаса, а потом бросился к двери, не решаясь взглянуть на предводителя.

– Пепин! – окликнул его Гриманд.

Юноша замер на пороге, боясь повернуться.

– Тележки. Люди. Уведи всех домой, – распорядился король воров.

Затем он приставил пистолет к голове девушки и нащупал пальцем второй спусковой крючок. Она посмотрела на него и отпрянула, не столько от пистолета, сколько от его лица. Гриманд заколебался. Что он делает? Девушка опять подняла на него взгляд. Ее глаза молили о милосердии, но что это означает, жизнь или смерть, Гриманд сказать не мог. Он отвел назад курок и сунул пистолет за пояс, а потом взял девушку за руку и поставил на ноги:

– Идти можешь?

Гриманд не спрашивал ее имени, а она не назвалась. Несчастная вообще не произнесла ни слова, и он тоже. По мере того как они углублялись в лабиринт Ле-Аля, улицы становились если не мирными, то спокойными. Страх, пропитавший каждый дом, не оставлял места для мира. К ним приблизился отряд милиции, искавший новых жертв, но, встретив взгляд Инфанта Кокейна, ополченцы потупили глаза и поспешно удалились. В голове у него прояснилось. Боль в глазах утихла, и все вокруг вновь стало четким. Гриманд остановился у церкви Сен-Лье и повернулся к девушке:

– Здесь ты найдешь убежище, если захочешь.

– Я должна буду креститься? – были ее первые слова за все время.

– Отец Роберт не фанатик. Мы его попросим.

Девушка кивнула, не глядя на своего спутника.

Внутри было темно, и великан сначала услышал тревожный шепот, а потом увидел людей. Церковь была битком набита беженцами. Ужас, вызванный его появлением, читался на их лицах. Раненые лежали на полу, и старый священник пробирался между ними с кувшином в руках. Наверное, он был глухим, поскольку даже не оглянулся. Второй священник, помоложе, шел к ним по проходу между скамьями. Он был потрясен и разгневан и не скрывал этого. Гриманд знал его как человека искренне верующего, но исполненного истинного сострадания. Мнение святого отца о нем самом его не интересовало.

– Отец Роберт, я буду благодарен, если вы приютите эту девушку, – попросил его предводитель воров.

Роберт поклонился его спутнице и указал на проход, но она колебалась.

– Она боится, что вы заставите ее принять крещение в обмен на убежище, – пояснил Гриманд.

– Мадемуазель, мы примем вас без всяких условий, – заверил девушку священник.

Та расплакалась. Отец Роберт махнул рукой, и две женщины поспешили к ним. Ласково обняв девушку, они повели ее к остальным.

– С ней дурно обошлись, – сказал король Кокейна.

– Я не буду спрашивать кто. Ее здесь не обидят. – Роберт посмотрел на кровавые пятна на рубашке незваного гостя. – Вы тот, кого называют Инфантом.

– Меня зовут Гриманд.

– Одно имя чернее другого. А теперь уходите. Вы их пугаете.

Король воров снял с пояса кошелек.

– Оставьте себе ваши кровавые деньги, – замотал головой священник. – Золото сатаны не купит вам спасения.

– Я не ищу спасения, по крайней мере, в этом доме лжи. Я уплачу дьяволу положенное в той монете, которую он потребует, хотя осмелюсь предположить, что теперь он у меня долгу. Оставьте свое презрение до того раза, когда будете целовать перстень епископа, и выслушайте меня. Это безумие – католическое безумие – продлится не один день, и никто не знает, как далеко оно может зайти. Дверь вашей церкви охраняет только слово…

– Слово Божие.

– Сегодня мало кто надеется на Слово Божие, а среди тех, кто читает другие молитвы, есть и ваши братья-католики. Так что лучше надейтесь на здравый смысл. Наймите сержанта для охраны. Я пришлю сюда одного. Нет нужды вам объяснять, что никто не возьмется за такую работу бесплатно.

Гриманд бросил кошелек в грудь Роберта.

– В отличие от вашей совести Христос простит, если вы заплатите золотом дьявола. Кроме того, вам нужно кормить этих людей, а еда не бывает бесплатной.

Святой отец поднял кошелек, удивившись его тяжести, а король Кокейна повернулся к двери.

– Я буду молиться за вашу мать, хотя ее работа не требует благословения. И за вашу черную душу… – пообещал ему священник.

– Не тратьте слов, – отозвался Гриманд. – Просто наймите сержанта.

По воскресеньям квартал Ле-Аль напоминал сердце, которое перестало биться. В остальные дни недели это был источник жизненных сил города – через него проходило огромное количество еды, которую Париж запихивал себе в глотку от одного рассвета до другого. Каждую ночь тысячи животных, мясо и внутренние органы которых могли удовлетворить любой вкус и кошелек, гнали по Рю Сен-Дени на многочисленные скотобойни, где их убивали прямо на открытом воздухе. Вместе с животными прибывали фургоны, заполненные рыбой и дичью, овощами и фруктами, сырами и вином. Но главным продуктом было зерно, поскольку парижане любили хлеб больше Бога.