Запах страха - Вадим Панов

Сквозь гостеприимно распахнутые ворота изредка сновали машины и мотоциклы да брели, пошатываясь, пешие неудачники. Краснобанданные тетки лихо ругались через окна и просто так. Под наполовину ободранным портретом Кувалды спал неустановленный боец. А в дальнем углу, там, где сходились вечнозапертая дверь куда-то и вечнооткрытая дверь в подвал, Маркер и Отвертка деловито мутузили безрадостного уйбуя Шиню. Маркер деликатно удерживал клиента в вертикальном положении, а Отвертка, периодически отдуваясь и бранясь, работал кулаками, не только желая сделать Шине больно, но и старательно целясь в два оставшихся золотых зуба – два предыдущих боец уже выбил и прибрал.

А в центре двора, аккурат у главной кучи мусора, болтался Булыжник, и его вопли приятно разнообразили традиционное течение южнофортовой жизни.

– Выходите, мля! Давайте все честно порешаем!

– Сам решай, на хрен!

– Чего попрятались, суки?!

– Мы не попрятались, урод! Ты здеся был? Был! Теперя мы здеся, понял?! – отозвались сверху. – Кончилось твое время!

Дурич зарычал в бессильной злобе.

Отправляясь к Урбеку, Булыжник строго-настрого наказал сородичам беречь кувалдинский кабинет от посягательств. Даже охрану специальную выставил во главе с Шиней, а двери железные, что вели в башню, запер на все засовы. Однако хитрость Гниличей недооценил. Едва машина Булыжника вырулила из Форта, безмозглый Шиня повел охрану в «Средство от перхоти» праздновать двадцать шестое сентября, а ведомые Шкурой неприятели ломами вскрыли беспризорные двери, захватили стратегическую точку и теперь измывались над Булыжником с высоты чемпионского положения.

– Вылезайте, гады!

– А ты приди и вылези нас!

– И приду!

– Так приди!

– Шкура, мерзавец, повешу ведь гниду!

– Вешалку почини, дубина! – храбро ответил Шкура, швыряя в неприятеля огнетушитель.

И заржал, глядя, как едва увернувшийся Булыжник яростно скачет по двору.

Настроение у Гнилича было приподнятым. Блямба пропала? Ну и хрен, как говорится, с ней. Зато кабинет кувалдинский захвачен, пусть и обгоревший весь, зато с сейфом, который этот кретин Булыжник так и не вскрыл. С огромным пузатым сейфом, в нутре которого призывно шелестят купюры семейной кассы. А кто на кассе, тот и фюрер, это вам любой дурак скажет.

Уйбуй глотнул виски и отошел от окна:

– Ну?

– Сам ну, – мрачно отозвался боец Зубило. – Видишь, работаем.

– И что наработали, на хрен?

– Много.

Шустрые Гниличи учли ошибки хозяйничавших в кабинете Дуричей и решили применить проверенный способ: Шкура велел бойцам аккуратно доделать работу конкурентов, то есть выдолбить сейф из стены, после чего выбросить его в окно.[23] По расчетам уйбуя, ударившись о землю, проклятая железяка обязательно откроется и озолотит трудолюбивых Гниличей большим количеством наличных. А может, и еще чем-нибудь. Бойцы Шкуре поверили, работа закипела, однако скоро выяснилось, что укрепленный шасами бетон поддается с большим трудом. Уйбуй ругался, обещал казнить и вешать, предлагал увеличить долю долбильщиков, но ударников труда из сородичей сделать не сумел. За последний час бойцы намолотили не больше десяти фунтов стены и теперь, побросав орудия производства, понуро сидели на полу.

– Столько много наработали, что самим смешно, на хрен!

Шкура, демонстрируя уставшим подчиненным, что тоже принимает участие в работе, поднял ведро с осколками и высыпал в окно. Снизу донеслись вопли Дуричей. Не обратив на них внимания, уйбуй уселся на подоконник и вновь вернулся к поучениям:

– Это вам, уроды, не ятаганами размахивать, мля. Тута мозги нужны, ясно? Булыжник, дебил недолеченный, ковырялся, ковырялся, да недоковырялся, а у нас все выгорит.

– Это у Булыжника выгорело, – пробубнил перепачканный сажей Зубило. – А у нас пока тока долбится.

– Потому что мы умные, – нравоучительно ответил Шкура. – Поэтому у нас подолбится, подолбится да выдолбится. – Он глотнул виски. – Или выгорит, на хрен. Я еще не решил.

Московская обитель,

штаб-квартира семьи Эрли

Москва, Царицынский парк,

27 сентября, среда, 12:01

Все-таки брат Ляпсус оказался хорошим человеком…

«Опомнись, – поправила себя Карина. – Какой он, к черту, человек?»

В общем-то да: две руки, две ноги и голова на плечах не делали эрлийца человеком.[24] И никогда не сделают.

«Но он все равно хороший!»

С виду – циничный зануда. Наглый, хамоватый, самоуверенный и высокомерный, как и большинство подданных Темного Двора. А вот поди ж ты – вошел в положение.

Карина встретила эрлийца на парковке. Она только подъехала к обители и была полна решимости прорваться к Альфреду любой ценой. И решимость эта столь явственно проступала на лице девушки, что Ляпсус не преминул уточнить:

– К нему?

– Да.

– Не пропустят.

– Я постараюсь!

Молодая ведьма хотела увидеть чуда. Пусть даже ей придется устроить скандал и расцарапать лицо охраннику. Пусть ее репутация будет безнадежно испорчена – пусть! Фредди, милый Фредди лежит на больничной койке, возможно – умирает, и она должна его видеть!

Эрлиец вздохнул, усмехнулся, а затем махнул рукой:

– Его родители час назад уехали. Иди за мной.

И дальше случилось то, что позволило Карине назвать брата Ляпсуса «хорошим человеком». Он провел девушку через черный вход, избавив от встречи с дежурившим в приемном покое рыцарем, от своего имени оформил разрешение на часовое посещение больного, пробормотал:

– Гормоны…

И ушел, оставив Карину наедине с любимым.

– Ах, Фредди! Что они с тобой сделали…

Щеки ввалились, нос заострился, голова замотана бинтами. Руки – тоже. Тело покрыто густой, гнойно-зеленого цвета мазью, от которой поднимался едва различимый пар. Сильное, мускулистое тело… Надеюсь, липкая жижа ему поможет! И две розовые сферы, установленные у висков юноши. И синяя лампа, свет которой бьет ему в лицо. Помогут! Обязательно помогут! Карина не разбиралась в эрлийских хитростях, однако видела, что лечат парня на совесть.

Вот только пока безрезультатно.

Девушка присела на стул и положила ладонь на руку возлюбленного.

– Фредди, милый, как бы я хотела тебе помочь.

В глубине души Карина понимала, что ее страсть к чуду не имеет будущего, что их чувства, встречи, переживания – всего лишь интрижка, увлечение молодости, которому предстоит раствориться без следа. Он станет гвардейцем, женится на какой-нибудь курице, скорее всего из своей ложи, заведет детишек, и максимум, на что она может рассчитывать, – быть любовницей. Но юность не знает слова «потом». Юность живет сейчас: бурлит, кипит, взрывается, а потому это понимание Карины пряталось очень и очень глубоко.