Лже-Нерон. Иеффай и его дочь - Лион Фейхтвангер

этих трудностей. В первую очередь предложил повысить жалованье чиновникам и ввести мораторий для экспортеров. Император слушал с большим, чем обычно, вниманием, он, казалось, был в хорошем настроении.

– Вы очень прилежны, мой Варрон, – сказал он, – и вы, конечно, самый умный из моих государственных деятелей. Но в конечном счете успех в политике достигается не умом, а интуицией, и последнее, самое ясное понимание боги даруют только своим избранникам, носителям царственного «ореола».

Варрон с глубоким церемонным поклоном принял к сведению изречение императора.

– И все-таки, – возразил он сухо и вежливо, – я считаю нужным прежде всего повысить жалованье чиновникам и назначить мораторий для экспортеров.

– Да, да, – ответил со скучающим видом Нерон. – Вы, конечно, очень умно все это придумали. Но верьте мне, мой Варрон, в решительную минуту приносят пользу только воля и дела того, от кого исходит ореол величия. Быть может, – заключил он туманно и глубокомысленно, – советники придут в ужас от беспощадности и прямолинейности его воли и дел, но в конечном счете весь народ поймет их величие, люди воспримут их как судьбу, ниспосланную богами, да это и в самом деле так.

Варрон почтительно слушал.

– Я, следовательно, могу, – спросил он с деловым видом, вместо всякого возражения, – представить на подпись документы о моратории и повышении жалованья чиновникам?

Нерон не рассердился на своего собеседника за то, что тот так дерзко пропустил мимо ушей его изречения.

«Дай только время, мой милый, – думал он. – Кое-кому уже не понадобится твой мораторий и твое повышение жалованья». И он с удовольствием ощутил через ткань одежды прикосновение драгоценного свитка.

Позднее он отправился в искусственный грот, к своим летучим мышам. Велел прикрепить факел к стене, отослал факельщика, остался один со своими животными. Они слетались к нему, потревоженные, с легким птичьим писком, в ожидании кормежки. Но он лишь вытащил свой свиток и прочел отвратительным мохнатым тварям заголовок: «Проскрипционный список номер один» – и затем перечень имен. Кнопс записывал имена в той последовательности, в какой они назывались, и их случайные сочетания при медленном чтении вслух иногда производили странный звуковой эффект. Это нравилось Нерону. Он повторял отдельные имена, играл ими, смаковал их, произносил их полным голосом. Со вкусом продекламировал свои любимые гомеровские стихи: «Словно летучие мыши, когда одна, оторвавшись, свалится наземь с утеса, порхают вокруг в беспорядке, так в Аид полетели тени». Он посулил своим животным: «Вы получите пополнение, друзья». И все время у него кружились в голове слова: «Передавить всех, как мух, передавить». И порой – почти одновременно: «Благо государства – отщепенцы – гнусные заговорщики – верховный повелитель правосудия». При звуке этих последних слов – «верховный повелитель правосудия» – он особенно воспламенился и уже слышал эти слова, произносимые перед своим сенатом в большой речи, доказывающей необходимость кровавой ночи.

18

Император и его друг

Кнопс также не переставал обдумывать список. Он уже видел мысленно ночь расправы и, при всей своей глубокой удовлетворенности, чувствовал себя немного смущенным из-за того, что плохо переносил вид крови. Но ему было приятно представлять себе, какие изумленные лица будут у этих людей, когда их внезапно разбудят и стащат с постели.

От мыслей о списке Кнопс никак не мог отделаться. Он лежал возле своей Иалты, с удовольствием чувствуя рядом ее округлившийся живот. Конечно, он вспомнит еще несколько имен, которые не мешало бы занести в список, – но теперь уже поздно. Жаль, что нельзя вписать туда Варрона и Филиппа. На бедрах Иалты написал он: «Варрон», написал: «Филипп». И рассмеялся, когда она сердито запретила ему щекотать ее.

На другое утро он спозаранку отправился во дворец Нерона. Император был еще в постели, но тотчас же принял его. По-видимому, он был в хорошем настроении. Когда вошел Кнопс, он блаженно потягивался.

– Тебе пришла в голову превосходная идея насчет списка, – сказал Нерон и, достав драгоценную бумагу из-под изголовья, стал развертывать листы. – Триста семнадцать, – размышлял он вслух, сдвигая брови над близорукими глазами. – Мало и много. – Он стал просматривать список.

Но в эту минуту, когда он лежа читал список, Нерон вдруг перестал быть Нероном. Его лицо невольно стало вновь лицом расчетливого хозяина; таким оно бывало, когда Теренций проверял на Красной улице счета, в которых Кнопс подытоживал долг заказчика или сумму взносов поставщику. Да, на какую-то долю секунды Нерон внезапно превратился в горшечника Теренция, который проверяет, не надул ли его раб.

Он почувствовал, что утратил «божественный ореол», и испугался. Быстро, искоса взглянул на Кнопса – не заметил ли тот? Кнопс стоял, как всегда, почтительно-благоговейно, и на его лице Теренций не уловил ни малейшей перемены. «Но у него в душе, – спросил себя Нерон, – как выгляжу я у Кнопса в душе?» Кнопс знал о нем много. Слишком много. Нехорошо, когда кто-нибудь слишком много о тебе знает. Разве, например, Кнопс не позволил себе наглую шутку насчет того, что римский народ, если займется чтением стихов своего императора, совсем забросит работу? Только человек, который слишком много знает, может позволить себе такую шутку. Негодование императора по поводу ненадежности его «ореола» внезапно обратилось на ненадежного Кнопса.

Разумеется, на лице Нерона нельзя было прочесть этих мыслей. «Ореол» давно уже вернулся, перед Кнопсом снова было сытое лицо Нерона, когда тот в хорошем настроении.

– Триста семнадцать, – повторял Теренций, довольный, внимательно углубившись в список. – Хороший список, – но кое-кого мы, наверное, упустили из виду. Что и говорить, – пошутил он, указывая на листы, густо исписанные даже по краям, – мы исписали немало пергамента. Места тут осталось всего ничего, посмотри-ка. Трудно вписать хотя бы еще одно имя. Впрочем, вот свободное местечко, и еще вот тут. Сюда можно вписать еще два имени. И притом коротенькие – иначе их и не прочтешь. Но тогда уже список действительно будет заполнен. Дай-ка подумать. – Он задумался, прикусив нижнюю губу. – Нашел, – сказал он весело. – Мой внутренний голос подсказал мне на ухо эти два коротеньких