Притяжение Андроникова - Коллектив авторов

Казалось бы, с поступлением Ираклия Луарсабовича на историко-филологический факультет Ленинградского университета и одновременно словесное отделение Института истории искусств в 1925 году увлечение музыкой могло раствориться в новизне впечатлений студенческой жизни. Но этого не произошло. В статье «Оглядываюсь назад» Андроников пишет: «С 1926 года литературные мои интересы стала затмевать любовь к музыке. Я начал ходить на все симфонические концерты и по запискам посещал классы консерватории, дома занимался теорией и историей музыки»[79].

Музыкальная хроника тех лет заслуживает того, чтобы отметить её особо. Достаточно перелистать страницы тематического справочника «Музыкальный Ленинград»[80], и за обстоятельным перечислением концертных площадок, коллективов, многих имён, произведений, дат предстанет жизнь, перенасыщенная событиями: это премьеры и юбилейные циклы, выступления зарубежных гастролёров и концерты советских мастеров, сочинения прошлых веков и ультрасовременные опусы.

Обратимся хотя бы к упомянутому Андрониковым 1926 году. Здесь – первые отечественные постановки оперы С. С. Прокофьева «Любовь к трём апельсинам» (дирижёр В. Дранишников), балета И. Ф. Стравинского «Пульчинелла» (хореограф Ф. Лопухов, дирижёр А. Гаук) и памятное исполнение симфонии № 1 двадцатилетнего Д. Д. Шостаковича (дирижёр Н. Малько). Здесь встречи с искусством прославленных европейских дирижёров – Ф. Вайнгартнера, Х. Кнаппертсбуша, О. Клемперера, Б. Вальтера, Э. Клайбера, Ф. Штидри, А. Коутса, П. Монтэ и сольные концерты Й. Сигети, А. Шнабеля, Э. Эрдмана, выступления А. Казеллы.

Всё это немногие эпизоды из великолепной мозаики впечатлений, волновавших тонко настроенные души ленинградских меломанов. Нужно ли говорить, что Ираклий Андроников вбирал эти впечатления неустанно? Позже они воплотятся в одном из его лучших рассказов, посвящённом славной истории Большого зала Ленинградской академической филармонии. «Те, кто покупал билеты на хоры, – вспоминает он в этом рассказе, – в антракте могли взять с вешалки шубу и, подстелив под неё газету, во втором отделении слушать музыку уже сидя, на шубе. Среди этой публики обращал на себя внимание высокий сутуловатый молодой человек с бледным лицом, пухлым ртом, с маленькими пронзительно-умными глазами, носивший по-старомодному стоячий крахмальный воротничок с отогнутыми углами. С ним бывала всегда молодая компания, которой в антрактах он торопливо и очень квалифицированно объяснял особенности прослушанной музыки и давал решительные оценки её исполнителям. А во время концерта усердно листал карманную партитуру»[81].

Конечно же речь идёт об Иване Ивановиче Соллертинском, которому суждено было стать едва ли не самым узнаваемым среди любимых героев Андроникова. Хотя, кроме упомянутого, Соллертинский появляется всего в двух рассказах («Трижды обиженный, или Всё познаётся в сравнении» и «Первый раз на эстраде»), его помнят все. Помнят характерную живость речи, усиленную отчётливой артикуляцией, надтреснутый голос, угловатую пластику, хлёсткое остроумие и ослепительную быстроту мысли. Таким предстаёт этот «учёный-музыковед, критик, публицист, выдающийся филолог, театровед, историк и теоретик балета, блистательный лектор, человек феноменальный по образованности, по уму, острословию, памяти»[82]. И тем, кому неумолимые законы времени и несовершенство техники прошлого отказали в везении знать, слышать Ивана Ивановича, искусство Андроникова возвращает его осязаемый и притягательный образ. Но достоверен ли он? Не пал ли жертвой художественной выдумки рассказчика? Адресуем вопрос современникам Соллертинского.

«Соллертинский был порывист, нетерпелив, насмешлив и ради острого словца не пожалел бы и отца»[83], – свидетельствует выдающийся деятель русского балета П. А. Гусев. Ему вторит крупный исследователь М. С. Друскин и так характеризует Ивана Ивановича: «…он был порывист в движениях, неумеренно жестикулировал, говорил стремительно, будто „выпаливал” в собеседника фразы»[84]. Музыковед Ю. Я. Вайнкоп отмечает напряжённый тембр голоса, который «отлично воспроизводит Ираклий Андроников»[85]; театровед А. А. Гозенпуд пишет о «талантливом исполнении И. Андроникова, воссоздающем с изумительной близостью»[86] манеру речи Соллертинского. А замечательный дирижёр и педагог Н. С. Рабинович признаёт: «Главная трудность, когда хочешь рассказать об Иване Ивановиче людям, никогда его не видевшим и не слышавшим, – это воспроизвести впечатление от непосредственного общения с ним, впечатление от его огромного общественного темперамента, от его обаяния собеседника – качеств, которые лишь отчасти видны в немногих сохранившихся его превосходных книжках. Удаётся это лишь Ираклию Андроникову в его виртуозных устных рассказах, где образ Соллертинского, поданный с некоторым юмористическим „креном”, играет, однако, яркими и живыми красками»[87].

Справедливости ради необходимо отметить некоторые неточности (отнесём их на счёт художественного обобщения), возникавшие при вариационном повторении одного и того же устного рассказа. Например, в широко известной записи «Первого раза на эстраде», осуществлённой Ленинградским телевидением в 1971 году, Соллертинский устами Андроникова говорит: «Я, как главный лектор филармонии и в то же время её художественный руководитель, не могу сам произносить все вступительные слова». На самом деле, утверждение Ивана Ивановича в должности худрука Ленинградской филармонии произошло лишь в июне 1940 года, в то время как описываемые в рассказе события относятся ко времени окончания Андрониковым университета и его работы в редакции юмористических журналов «Ёж» и «Чиж», т. е. происходят примерно десятилетием ранее. Получается смешение временных пластов, правда, не столь уж значительное.

Другая деталь. Многим, кто узнаёт об Иване Ивановиче впервые, Соллертинский кажется человеком не то чтобы пожилым, но гораздо старше самого Андроникова. Разница в возрасте составляла всего шесть лет, и это подчёркивает возникающее то и дело обращение «на ты». В печатной же версии рассказа ясно определено: «Это был талантливейший, в ту пору совсем молодой учёный-музыковед…»[88]

Однако Андроников, действительно, создавал дистанцию между собой и Соллертинским. Восхищаясь им, поднимая его дарование и личность на недостижимую высоту, Ираклий Луарсабович увеличивал разрыв, но не исторических, а, так сказать, интеллектуальных поколений. Кроме того, намеренно или нет, он содействовал легендаризации Соллертинского – универсального учёного, полиглота, носителя невиданного объёма знаний из самых разных областей культуры.