Мутные воды Меконга - Карин Мюллер

Пришествие высокой моды не ускользнуло от наблюдательных хмонгов. Теперь все горные народности мечтали иметь обувь, кроме разве что самых упрямых стариков. Вместо носорожьих стоп в трещинах и мозолях все чаще встречались мягкие пяточки, а пальцы ног уже не выглядели так страшно.

Спрос подскочил до небес, а предложение уменьшилось: капитализм сослужил хорошую службу хмонгам и зао. Цены на вышивку удвоились, потом выросли вчетверо. Оптовики бродили толпами, и купленные у них ношеные тряпки превращались в еще более жалкого вида куртки. Торговцы отреагировали на резко увеличившиеся доходы населения, наводнив рынок безделушками, без которых не мог обойтись ни один уважающий себя хмонг.

Вскоре после того, как первый грузовик с кока-колой прибыл в Шапу, хмонги представили собственную линию национальной одежды. Сложнейшие вышитые орнаменты и воротники с аппликациями, выполненными тончайшей нитью, остались в прошлом. Словно сорняк среди роз, в среде ремесленников распространилось чудовищное нововведение: синтетическая пряжа. Хмонги больше не собирались проводить долгие часы, вышивая орнаменты крошечными стежками при свете свечи. На смену их легко рвущимся ниткам пришла узловатая акриловая пряжа, купленная в лавке. И не просто пряжа, а мотки сияющих неоново-красных и зеленых цветов. Делая грубые стежки, причем меньшее количество слоев, женщины вышивали нарукавные повязки и воротники в рекордные сроки, а туристам даже нравились резкие цвета. Дети тоже научились смотреть на иностранцев искушенными глазами: они бросали свои игры и плелись за ними как прилипалы, выклянчивая еду, ручки и долларовые купюры.

Но до конца осознать, что ждет Шапу, я смогла, лишь услышав на рынке рождественскую песенку, доносящуюся из сиплого кассетного магнитофона. Толпа расступилась перед его владельцем, и передо мной предстало нелепейшее из зрелищ: мальчик-хмонг с бритой головой и глазами, скрытыми за зеркальными темными очками, тряс головой под звуки стереомагнитофона, включенного на полную громкость.

Пора было ехать дальше.

По мере того как я продвигалась глубже в Тонкинские Альпы, машин становилось все меньше, как и возможностей куда-то доехать. Однажды утром я встала в три часа и вышла в предрассветную темноту, чтобы успеть на дряхлый автобус в Сонла, бороздивший эти дороги уже тридцать лет. Мест не было даже в такой час; единственным незанятым закутком была гора почтовых мешков, набитых жесткими коробками. Я устроила себе гнездышко, свернулась калачиком, обняв сумку с камерами, и попыталась уснуть.

Зад автобуса скакал по неровной, как стиральная доска, дороге. Доисторические амортизаторы клацали, как зубы холодной ночью. Мешки с посылками, наваленные высокой грудой, расползлись по полу, точно выкипевшая каша. Потолок все удалялся, а мой рюкзак наполовину утонул в зыбучих песках грязной мешковины. Те несчастные пассажиры, что расселись по краям кучи, теперь вынуждены были жаться на крошечных пятачках, которые все уменьшались. Первой жертвой оказался молодой человек у двери. Он встал размять затекшие ноги, а когда повернулся, чтобы снова сесть, его место уже было занято тремя коленками и ведром угрей. Ничуть не возмутившись, он высунулся в окно автобуса, который тут же накренился, и висел там какое-то время. Несколько рук потянулись, чтобы поддержать его, и он залез на крышу и пропал из виду.

Ледник из мешков неумолимо растекался. Вскоре еще двое мужчин средних лет были вынуждены перебраться на крышу: им на голову чуть не упали сумки с острыми краями. Остальные сидели, сжав колени, подтянув ноги и спрятав подальше от греха босые стопы. Когда я бросала в их сторону сочувственные взгляды, они улыбались мне без тени негодования, словно их вовсе не волновали те унижения, что готовят ближайшие восемь часов. Я почувствовала себя виноватой из-за того, что под моим весом куча растекается все дальше, но мне было некуда деваться, а забраться на крышу и оставить свой тяжелый рюкзак без присмотра я не могла.

Казалось, нет ничего проще, чем встать и забросить почтовые мешки обратно в кучу, подпереть сумками и удобно устроиться на освободившемся пространстве. Я не понимала, почему никто до сих пор не сделал этого. Видимое безразличие пассажиров злило меня все больше и больше, пока я не поняла, что, кроме меня, теснота вообще никого не волнует. Остальным пассажирам наверняка никогда не приходилось ездить каким-либо другим видом транспорта, и они были рады, что двигаются быстрее, чем пешком. Возможно, они долго экономили крохи ради этого путешествия, чтобы навестить близких или впервые увидеть город. Они были довольны.

Я выглянула в окно и представила, как бреду по крутым горным перевалам с рюкзаком за спиной или долгими часами стою на пустых перекрестках в ожидании, что кто-нибудь меня подбросит, — и уже через пять минут забылась блаженным сном.

Меня разбудил резкий запах, от которого защипало в носу; я узнала его, и внутри все сжалось от страха. Тормоза. Мы пересекли перевал и теперь ехали вниз, на бешеной скорости преодолевая крутые повороты рядом с отвесной бездной. В нос опять ударил запах химикатов, с каждой минутой становившийся все сильнее. Внезапно водитель закричал. Кондуктор вылез из своего закутка и заковылял к двери, отпихивая с дороги сумки и ноги. Он искал треугольный деревянный кирпич, заваленный багажом. Высвободив его, он облокотился о дверь и бросил кирпич перед задним колесом. Колесо перекатилось через преграду, с грохотом ударилось о землю, и автобус поехал дальше. Подгоняемый непрекращающимся потоком громких указаний со стороны водителя, кондуктор выпрыгнул, подбежал к тому месту, где лежал кирпич, нагнал нас и снова подсунул его под колесо. Мы с грохотом перекатились через него. Кондуктор как ни в чем не бывало снова поднял подпорку. Я смотрела, как он носится туда-сюда, все больше отставая по мере того, как автобус набирал ход, и думала, каким запасным выходом воспользоваться, когда мы наконец разобьемся. Окна выходили на зияющую пропасть — головокружительная отвесная скала с полоской мягкой вспаханной земли вдоль обочины. Узкая дверь упиралась в скалу, но наверняка к ней побегут все пассажиры, к тому же она превратится в смертельную ловушку, если водитель решит остановить автобус, протащив его вдоль каменной стенки. Раздался последний удар, и кондуктор остался далеко позади, а мы завернули за угол. Военный грузовик, тяжело нагруженный поклажей, колесил вверх по холму в облаке черных выхлопных газов. Обычно двум таким монстрам приходилось маневрировать, отступая дюйм за дюймом, чтобы разъехаться на узкой дороге. Водитель автобуса приготовился совершить объезд, грузовик же не сдвинулся с места, и обе громадины сцепились с жутким скрежетом металла о металл. Автобус остановился, двое водителей принялись орать, а пассажиры как ни в чем не бывало вышли и присели в теньке в ожидании дальнейшего развития событий.