Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер - Андрей Константинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Олег разразился длинным монологом, из которого Борис ничего не понял, но ему показалось, что парень с ним спорит.
— И не спорь со мной. Если я говорю, что Бог не хочет, значит, так оно и есть. Я старше, мне виднее. А ты… Ты держись ко мне поближе, понял?
Олег кивнул.
— Ну вот и молодец. Ничего, продержимся, братишка.
В глазах у калеки заблестели слёзы, да и Глинский вдруг еле сглотнул образовавшийся в горле ком.
…На самом деле Олег не спорил с Борисом, он просто пытался рассказать обстоятельства своего пленения. Он не просто подорвался на бэтээре, он ещё и застрелиться пытался, и как умудрился выжить, сам не понимал. А дело было так: его всё-таки решили забрать с той самой заставы, что с родником, — водителей не хватало. Вот он и ехал в колонне. Цепочка машин шла по ущелью, и Олег трясся в замыкающем, чуть отставшем бэтээре. Его-то «духи» и отрезали завалом, а потом ещё и подбили. Свои помочь не смогли. «Вертушки» вызвали, но они же не по щелчку пальцев прилетают… Пытались отстреливаться, как могли, потом стало ясно, что «духи» нацелились их живьем брать. Прапорщик закричал, что надо стреляться… Ну и всё… Очнулся уже на верблюде с простреленным языком, разорванной щекой и поврежденной шеей. «Духи» были уверены, что шурави все равно умрёт, поэтому даже особо лечить его не пытались… Ну а пальцы ему отрубили уже в Зангали…
Борис не понял, что пытался ему рассказать Олег, но, даже если бы и понял — что бы это изменило? Ещё больнее бы ему стало. Так вроде больнее-то уже некуда. И так уже и сердце сбоить начало, и с нервами полный караул… Что добавила бы ещё одна зарубка на сердце, на котором и так уже живого места не осталось?
…В ночь после этого перевернувшего душу разговора Глинский почти не спал. Он очень устал, он смертельно вымотался, но тяжелые мысли отгоняли сон. Борис понял, вернее, осознал очень ясно и чётко, что его взгляд на пленников очень сильно изменился. Характер задания предполагал, что пленные — это всего-навсего «объекты», а теперь он стал видеть в них людей, живых пока ещё людей… Пока ещё живых…
«…Кто же я теперь: разведчик, выполняющий важное задание Родины, или просто утешитель этих несчастных? Совместить-то, может, и не получится… Если бы Люда узнала — она бы никогда меня не простила… И родители этих ребят тоже бы не простили меня… Ведь главная задача — не вытащить этих бедолаг отсюда живыми, а зафиксировать факт нарушения Пакистаном нейтралитета… Ну и если получится — и вытащить тоже. Вот эту „непервоочередность“ мне и не простили бы… Но я же не сам по себе так всё придумал… Я — офицер, я выполняю приказ. Я выполняю задание Родины… Родины… Где же ты, Родина?»
4
Американцы, судя по всему, не удовлетворились более чем скромными результатами посещения крепости «правозащитной делегацией» во главе с госпожой Бэрн. Видимо, мистера Абу-Саида и его начальников всё же беспокоило отсутствие документальных свидетельств «ненасильственного удержания советских перебежчиков» в лагере. А ведь без этих свидетельств, случись что, могли возникнуть проблемы и у Раббани. Пакистанский президент Зия-уль-Хак явно благоволил другому лидеру моджахедов — пуштуну Хекматияру, а вот он-то как раз не то чтобы не ладил с американцами, но… Им было проще с Раббани. Эти или какие-то ещё соображения подтолкнули мистера Абу-Саида к идее сделать несколько «пасторальных» постановочных фотоснимков — что само по себе и не так важно. Важно то, что на следующий день после разгрузки боеприпасов американский советник заявился в крепость с фотоаппаратом и накачанной волейбольной камерой. Абу-Саид о чём-то долго говорил с Азизуллой и Хусейном, новым помощником Каратуллы, а потом пленников вывели из крепости на поле для «бузкаши». Узники испуганно переглядывались, и только Борис начал кое о чём догадываться…
«А ты, оказывается, затейник, мистер… Хочешь пофотографировать, как мы тут славно и беззаботно проводим время… „Приемыши-подкидышы“ играют в футбол и развлекаются… Лучше бы ты сфотографировал, как мы сытно жрём…»
Абу-Саид бросил мяч на землю и коротко приказал:
— Играйт.
Шурави начали вяло перепасовываться. «Индопакистанец» защёлкал камерой, но, видимо, его что-то не устраивало — то ли хмурые лица пленных, то ли их медленные, неуклюжие движения. Несколько раз американец взмахивал руками, призывая играть повеселей, а Азизулла после этих жестов выскакивал на поле со своим стеком — но всё было без толку. Судя по кислой роже мистера Абу-Саида, он сильно сомневался, что сделанные снимки смогут кого-то в чём-то убедить. И тут Глинского то ли чёрт попутал, то ли, наоборот, ангел что-то в ухо шепнул — это, как говорится, с какой стороны посмотреть. Борис даже осознать-то толком не успел пришедшую в голову идею, а не то чтоб толком обдумать её:
— Мистер! Мистер! Уважаемый Абу-Саид!
Американец с учтивым вниманием взглянул на Мастери: мол, чего тебе?
— Мистер, — быстро заговорил Глинский, торопясь донести свою мысль до удара стеком, — а давай мы с охраной сыграем! А? Чтоб по-настоящему… Ну чтоб азарт был… Азарт нужен, интерес… Понимаешь, чтоб интересно было… Настоящий футбол, понимаешь? Реальный. Ну… Реальфутбол. Мы и они. А?
Азизулла уже замахнулся на Абдулрахмана стеком, но советник остановил удар.
Видно было, что предложение заинтересовало его. Он взял Азизуллу под руку, отвёл его в сторону и начал ему что-то говорить.
Начальник охраны лагеря от идеи футбольного матча между пленными и охранниками в восторг не пришёл — это очень мягко говоря. Он даже руками замахал от возмущения: ну как же, ведь разрешить матч — это значит, пусть на время, пусть формально, но всё же уравнять в правах афганцев и этих вонючих безбожных шурави, это недопустимо, это немыслимо и неслыханно! Но тут на помощь советнику пришёл новый помощник Каратуллы — Хусейн.
Об этом персонаже стоит рассказать чуть подробнее. Нет, он относился к пленным не лучше, чем другие моджахеды. Помощником начальника лагеря его назначили совсем недавно, незадолго до визита «правозащитной делегации». По мирной своей профессии Хусейн был когда-то тренером по борьбе, и в далёкие королевские времена он даже с национальной командой на международные соревнования выезжал. Но из Афганистана ему пришлось уехать, а точнее, бежать в Пакистан ещё в 1978 году, сразу после саурской революции. Он был высокородным соплеменником последнего королевского премьер-министра, позже посла Афганистана в Советском Союзе по имени Нур Ахмед Этгемади. Хусейн даже гостил у него в Москве несколько дней, за которые успел, в том числе, посетить ресторан «Метелица», что на Новом Арбате, где ему очень понравилось. Поэтому к русским Хусейн относился не без некоторой ностальгии по прошлым временам. С другой стороны, к революции, погубившей этого самого Нур Ахмеда, и лично к Бабраку он испытывал лютую ненависть. Хусейн уже несколько лет мыкался сначала в Кветте, потом в Пешаваре и к «оккупантам» добрых чувств питать не мог по определению. Но он ощущал себя прежде всего спортсменом-«соревновальщиком», а потому идея футбольного матча показалась ему очень даже симпатичной и уместной.
Хусейн и Абу-Саид вдвоём насели на Азизуллу, но тот и слушать ничего не хотел, а формально ни американский советник, ни помощник начальника лагеря прямой приказ отдать ему не могли, поскольку не являлись его начальниками. А Каратуллы, как на грех, в лагере не было. «Диспут» заканчивался. Азизулла не сдавался, но тут ему на помощь пришёл младший брат Парван. Эх, не зря на Востоке говорят, что младших братьев надо остерегаться, а ещё больше — их жён, пусть их пощадит Аллах в своей милости!
С тех пор как Хусейн появился в лагере, Парван немедленно начал брать у него уроки борьбы. Уроков Хусейн успел дать пока немного, всего три, но Парвану и этого оказалось достаточно, чтобы вообразить себя великим «пахлаваном».[118] Великим и непобедимым. И теперь к месту и не к месту младший братец Азизуллы всем норовил продемонстрировать борцовские приёмчики и собственную крутость. Он и курсантов на землю кидал, и охранников из тех, что помладше, и, само собой разумеется, пленников, если те подворачивались под руку. Пленных он вообще считал идеальными живыми манекенами, очень удобными для отработки приемов. До Мастери он, правда, ещё не добрался, но, видимо, мысль у него такая была, вот он её и двинул: давайте, мол, уважаемые, всё решим в честном борцовском поединке. Если я, то есть «Афганистан», выиграю — никакого матча не будет, если этот наглец Мастери, предложивший свой футбол, — что ж, всё в воле Аллаха! А брату он выразительно подмигнул, намекая на то, что у Абдулрахмана шансов против него нет. Хотя бы потому, что он весит минимум килограммов на двадцать меньше. Хусейн окинул худую, но жилистую фигуру Абдулрахмана профессиональным взглядом и этак неоднозначно хмыкнул. Азизулла же воспринял это хмыкание как насмешку, как намёк на осторожность, граничащую с трусостью.
