Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер - Андрей Константинов

Что же тут удивительного? В крепости-то сидели ребята, в большинстве своём не знавшие, что такое нормальный взрослый секс.

Вот они и пускали слюни. А некоторые даже на «духовской» манер не могли удержаться, чтоб слегка мотню не потеребить…

Госпожа Бэрн делала вид, что ничего «такого» не замечает. Она величественно встала и, словно Снежная Королева, начала прохаживаться за спинами пленных, заглядывая сверху в их листочки.

Перехватив взгляды узников на её задницу, Борис понял, что, если ребятам вот прямо сейчас под руководством этой «актуалки» предложат культпоход в бордель для приобщения к ценностям «свободного мира», они согласятся в буквальном смысле на всё. И бумаги любые подпишут, и от матери родной отрекутся…

Глухо матерно выругавшись вслух, Глинский начал бойко выводить печатными буквами на своем листочке, шевеля губами, будто советуясь с самим собой, — он ещё подумал, по-русски или по-украински писать, но коль скоро в лагере он в основном говорил по-русски, решил «национальность» не менять:

«Настенька раднуличка моя. У меня всё хорошо. Дело близица к концу. Я вить молчу а ты знаешь как тебя люблю. Уже и не знаю што вам такое прописать штоб вы не безпакоились. Надеюсь дети здоровы. Как Мишка? Ты знай я ему уже давно перидал денги. Скажи дяди Вити штоб забрал у нево. Как хазяйство? Корова то ателилась? Давно бы должна…»

Нет, Глинский не был столь наивен, чтобы надеяться на доставку письма по указанному адресу. Иносказательное послание он писал — потому что так учили, в расчёте на какой-то случай. Смешно же всерьёз рассчитывать на то, что в этой «правозащитной» шайке окажется кто-то «свой». Или на то, что эта «актуальная» прошмандовка будет цитировать в эмигрантской печати отрывки из писем советских бедолаг, томящихся в плену в Пакистане… Но Бориса учили использовать любой шанс, даже самый мизерный, потому что в разведке никто никогда не знает наперёд, что именно «выстрелит».

Госпожа Бэрн зависла над «Коленькой», внимательно прочитала его каракули. Видимо, что-то ей не понравилось, потому что она тут же стала подсказывать остальным, что писать:

— Писать про хорошее здоровье. Про успехи в ваших уроках…

«…Ах ты сучка… „про хорошее здоровье“ Тебя б сюда, тварь… Через день ни сидеть, ни лежать бы не могла… Для чего ж тебе вся эта комедия? Ведь для чего-то ты же потащилась сюда… Ну потащилась, потому что велели, это ясно… Невелика шишка, чтоб самой выбирать, куда ехать… А вот те, кто велел, у них-то какой резон? Американкой соблазнять? А раньше чего чухались? Ждали, пока мы тут все психованными наркоманами станем? Думай, „Коленька“, думай!»

Наконец, все что-то написали. Людмила собрала листки, просмотрела их вскользь, а потом, вроде как неожиданно для американцев и Каратуллы, заговорщицки обратилась к пленникам:

— Может, хотите что-нибудь сказать голова к голове? Без… как это?.. мидиэйторс… как это по-русски?.. ммм… без срединников?.. без иностранных людей?..

— Без посторонних, — подсказал Глинский.

— Да, — обрадовалась блондинка, — без посторонних.

Несмотря на то что никто из шурави никак на это предложение не отреагировал, «посторонние», словно по команде, поднялись и вышли из палатки, прихватив с собой за компанию Каратуллу, плохо понимавшего, что происходит.

Госпожа Бэрн подошла к пленникам очень близко, Глинский даже глаза прикрыл от давно забытых женских запахов.

— Мальчики! Скажите правду! Вы хотите менять своё духовное решение и жить в Америке? На свободе! Это трудно, но можно!

«Браво! Какой тонкий режиссерский ход! Как неожиданно и оригинально! Эфрос с Любимовым отдыхают! Эх, „актуальная“ ты моя… „Вы болван, Штюбинг!“[115] Значит, всё же за свободу агитируем… Но зачем? Зачем мы вам нужны?»

Первым на неожиданное предложение среагировал армянин Маркарян:

— А что для этого надо?

Блондинка мило улыбнулась и даже чуть подалась грудью вперёд. Не до положения «стоя раком», но… прогиб спины обозначила явственно.

— Надо писать апелляцию миграционная служба Соединенных Штатов, Вошингтон, Ди-Си.[116]

— Что такое «ди-си»? — переспросил Глинский.

— Дистрикт от Коламбии… Неважно, — с лёгким раздражением ответила госпожа Бэрн и добавила уже для всех:

— Надо только писать, что живёте сейчас в Афганистане — там вы служили для Красной армии. Это будет быстро и комфортно. Я даю написать форму апелляции…

Тут уже все, даже Каримов, который ничего не слушал, а лишь пытался заглянуть гостье под юбку, проявили живой интерес.

Борис напрягся.

«Что же делать? Политическое убежище в Штатах — следовательно, отказ от советского гражданства… Значит, уже не шурави… Кстати. И не пленные… Или как? Как быть? Может, эта сука — действительно спасение для ребят? А как же тогда задание?»

Окончательно понять игру «правозащитницы» Глинскому помог очень вовремя прозвучавший вопрос Вали Каххарова:

— А на чём писать-то?

И вот тут сексапильная блондинка Люда лоханулась — может, слишком много сил потратила на эротический прогиб в спине? Кто знает… Но «подскользнулась» она глупо, мелко… Впрочем, «подскальзываются», как правило, на мелочах…

— Писать нужно на этих письмах. На стороне спины.

Она ещё не успела до конца договорить фразу, а Бориса аж дрожь пробрала — он догадался о смысле затеянной игры: «Ах ты гнида недотраханная! Нет у ребят никаких шансов! Не пойдут никуда твои „апелляции со стороны спины“. И письма тоже никуда не пойдут, потому что одно автоматически исключает другое. Ну, сука… На бумаге сэкономить решила… Нет, скорее, просто поторопилась… Не захотела выбегать за Абу-Саидом… Мы ж ей наверняка противны со своими взглядами и запахами… Мы достали её… Вот она и захотела всё как можно быстрее закончить… А торопиться не надо, милая… Поспешишь — людей насмешишь… Слышь, сволочь, людей, а не таких тварей, как ты… заботливая ты наша… Если бы вы нас на самом деле решили забрать, то вы бы нас готовили к „свободному миру“. Вы бы с нами хороводы хороводили, про классную страну Америку рассказывали… „Ах, Америка — это страна, там гуляют и пьют без закуски…“ Откуда это? Из „Двенадцати стульев“ или из „Золотого телёнка“? Не помню… Не важно. Важно то, что вы бы старались, чтобы мы позабыли, как трупы за ноги из крепости вытаскивали. Вы бы приодели бы нас, как людей, подкормили… А тут у половины зубов-то не осталось… И на бумаге бы вы не экономили, дорогая ты наша „правозащитница“! И потом, если их… то есть нас… вывезти в Штаты — как объяснить, откуда мы взялись? Нет, коллега… Если у вас и есть какой-то замысел, то отнюдь не гуманитарный, а какой-то… иезуитский, с дальним расчётом. Вряд ли эту красотку „выпнули“ сюда для оценки степени бесперспективности здешнего „человеческого материала“. Это и так ясно из донесений американских советников. Скорее всего, они засуетились из-за предстоящего „высокого советского визита“ в Пакистан.

Вдруг кто-то из бывших здешних курсантов попал бы в советский плен и там „колонулся“, что видел в Зингали пленных шурави? Может пойти шорох… А на этот шорох — раз, и вот вам документы: это были не пленные, это были перебежчики, они действительно в Зангали находились, отдыхали, приводили себя в порядок в „мусульманской обители“ после „кошмаров колониальной войны“. А в „свободный мир“ они попросились ещё раньше, в Афганистане… Разве истинные правоверные могли им отказать в приюте? Сам уважаемый Раббани предложил им погостить в Зангали, пока не поступит разрешение на выезд в западную страну. Вот копии заявлений и разрешений. Хотите — проверяйте. Ах, где сейчас эти перебежчики? Своё местопребывание они не раскрывают. Да. Боятся, что КГБ будет мстить им и их семьям, ну вы же понимаете… Поэтому они предпочитают считаться без вести пропавшими… Неужели не понятно?»

Понятно-понятно… теперь как раз всё понятно. Жопы себе захотели прикрыть нашими заявлениями, суки… Хер тебе на воротник, Людочка! Твою жопу не прикрывать, её трахать надо… Прям в очко… Как там «Иван Грозный» приговаривал: «В туза!»

Как ни зол, как ни напряжён был Борис, а мысли инстинктивно всё же сворачивали на сексуальную дорожку. Инстинкты — они инстинкты и есть, даже в таких диких условиях и в такой, мягко говоря, напряженной ситуации. Все эти мысли с невероятной скоростью промелькнули в мозгу Глинского, и он грубовато сказал американке:

— Не-не… Погоди-ка… А как же письма? Не может быть, чтобы с одной стороны — домой, а с другой — в Америку… Не-е. Я так не согласный…

Все, кроме Маркаряна, поддержали Мастери недовольным гомоном.

Госпожа Бэрн, уже поняв, что сморозила глупость, отскочила к парте и подняла руку, пытаясь всех успокоить: