Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

– У меня трудные времена, – оправдывался Далмау.

Учитель взял его под руку, крепко прижал к себе, и так они вместе расхаживали по фабрике.

– Рад был бы тебе помочь, – вздохнул дон Мануэль. – Если бы ты продолжил свое религиозное образование с преподобным Жазинтом, Бог указал бы тебе путь, отличный от того, каким ты идешь сейчас.

«Бог!» О Боге с учителем было говорить нелегко.

– Не знаю, дон Мануэль, какие такие пути мне укажет Господь, но знаю: на те, какими я иду сейчас, меня направили ваши друзья и дети ваших друзей своим презрением, унижениями, которым меня подвергали. Они играли, забавлялись со мной. Привлекали меня к себе, чтобы потом раздавить.

– Но… – Дон Мануэль не находил слов.

– Нет, – отрезал Далмау. – Я сам виноват. Я был наивным дурачком. Вот что я читаю на лице моей матери каждый раз, когда мы избегаем называть вещи своими именами.

– Не изводи себя, сынок. Ты – мастер. Гений. Ты все это преодолеешь, поверь; но ты должен исправиться, не терзать свое тело, свой дух. Забудь обиды, не сетуй, работай, и если Иисус будет водить твоей рукой, тем лучше. Ты преуспеешь в жизни.

После этой короткой беседы дон Мануэль положил себе поддерживать юношу, которого взрастил и за состояние которого считал себя отчасти в ответе, поскольку продвигал его и ввел в общество, хотя мальчик, очевидно, не был к этому готов. С тех самых пор он так давил на Далмау, так настойчиво приглашал к себе домой обедать и вообще проводить с семьей Бельо больше времени, что тот в конце концов согласился, хотя прежде и поклялся себе никогда в жизни не видеть Урсулы. Так или иначе, заключил Далмау, что такого может сделать ему девчонка: возможно, она оказалась в еще более щекотливом положении, нежели он.

– Твои родители и преподобный знают, что ты гладила моего петушка? – шепнул он ей на ухо по своем возвращении в квартиру на Пасео-де-Грасия.

– Тебе никто не поверит, – без околичностей заявила Урсула.

Далмау посмотрел в одну и в другую сторону. Поблизости не было никого, кто бы мог подслушать.

– Давай попробуем?

– Ты всего лишь жалкий выпивоха, – процедила она сквозь зубы, не забывая при этом чарующе улыбаться. – Горшечник, возмечтавший взобраться на небо и свалившийся в грязь, где тебе, паршивому псу, и место. Таишь обиду на всех, кто выше тебя. Давай. Пробуй.

– И попробую, – пригрозил Далмау: уж очень хотелось ему пристыдить дерзкую на язык девчонку.

– Удиви меня, – бросила она без малейших признаков страха.

Далмау осекся. Как ни обернется дело, поверят этому или нет, после такого откровения он будет уволен с фабрики дона Мануэля. А если он потеряет работу, жизнь его безвозвратно покатится под откос.

– Далмау хочет вам кое-что рассказать, – выпалила она, когда все, с доньей Селией во главе, направлялись в столовую.

– Да неужели? – спросил преподобный Жазинт, беря Далмау под руку так деликатно и крепко, как умеют только священнослужители.

– Нет… Нет-нет. Это была шутка. Забавная история! Пусть она сама расскажет, если хочет.

Тем временем все уселись за стол.

– Дочка? – вопросил дон Мануэль, кладя на колени салфетку.

– Мне неудобно, папа, – отозвалась девушка, скромно потупив взгляд. – Там… там есть немного скользкие места.

– Далмау! – подскочила донья Селия. – Мы не для того приглашаем тебя в дом, чтобы ты развращал нашу дочь!

– Дорогая… – вмешался дон Мануэль.

– Донья Селия… – одновременно вклинился и священник.

Урсула и Далмау не вступали в прямое противоборство, вроде бы не решались, но в тот миг, когда их взгляды встретились, будто сверкнула молния: девушка снова бросила ему вызов, гордая, надменная, величавая… Далмау затаил дыхание. Невероятно! Ослепительно! Он закрыл глаза, стараясь удержать в памяти этот миг. Надо это написать. Перенести свои ощущения на холст. Способность передавать… Он уже давно не прикасался к кисти. Так и не снял полотнище с холста, застрявшего на мольберте. Он вспомнил, как однажды нарисовал глаза одного из пареньков, которые ютились на фабрике, потом порвал рисунок, поскольку решил, что мальчик его обманул. Глаза Урсулы не лгали: ее дерзость самая что ни на есть подлинная.

– Что скажешь, юноша?

Это спросил преподобный Жазинт. Далмау совсем потерял нить разговора.

– Думаю, Урсула придала некоторым словам другой смысл, – попытался он уйти от ответа.

– Так расскажи нам эту историю, – настаивала мать.

– Я бы не хотел, чтобы у вас сложилось превратное впечатление, донья Селия. Уверен, вы с вашим умом все истолкуете верно, – не преминул он подпустить шпильку дочери, – но поймите меня правильно: я не хочу рисковать.

Мужчины закивали, и если хозяйка дома ждала извинений, она их не дождалась.

Заботясь о духовном благе Далмау, дон Мануэль не давал ему ни минуты покоя. Не только приглашал к себе домой, но и обязывал сопровождать его в регулярных визитах к потенциальным клиентам.

– А как же работа? – сетовал Далмау. – Эскизы…

– Сейчас у нас достаточно собственных наработок для изразцов, хватит больше чем