Повестка дня — Икар - Роберт Ладлэм

провел воскресную ночь и где у него хватило сил собраться с духом и позвонить к себе домой, чтобы узнать, не вызвало ли каких-либо осложнений его появление в Фоксли-шоу.

— Осложнения возникли только для тех, кому нужно сюда позвонить, Эван, — ответил доктор Сабри Хасан по-арабски; на этом языке оба они говорили не только для удобства, но и по другим причинам. — Телефон звонит не переставая.

— Тогда я останусь в городе. Я еще не знаю, где, но я дам вам о себе знать.

— Зачем утруждать себя, — возразил Сабри. — Наверняка вам не удастся прорваться. Я удивлен, что вы смогли сделать это сейчас.

— Ну, в случае, если позвонит Менни…

— Почему бы вам самому не позвонить ему и не рассказать, где вы, чтобы мне не пришлось лгать. Журналисты в этом городе дождаться не могут, когда араб начнет врать. Они ловят каждый его промах. Израильтяне могут утверждать, что белое — это черное, а сладкое — это кислое, а их лобби убедит Конгресс, что все это для нашего же собственного блага. У нас же это все не так.

— Прекратите, Сабри!

— Мы должны оставить вас, Эван. Мы вам приносим вред, мы принесем вам вред.

— О чем, черт побери, ты говоришь?

— Сегодня утром Каши и я смотрели программу. Ты был очень убедителен, мой друг.

— Мы об этом поговорим попозже.

Кендрик провел весь день, следя за бейсбольным матчем и потягивая виски. В шесть тридцать он переключился на новости, просматривая одну программу за другой, и везде короткими фрагментами показывали его самого во время Фоксли-шоу. В негодовании он переключился на канал искусств, по которому демонстрировался фильм о брачном периоде китов у побережья Огненной Земли. Лишь тогда ему удалось уснуть…

В этот раз инстинкт подсказал ему взять с собой ключ от номера, поэтому он прошел прямо по вестибюлю отеля к лифтам. Оказавшись в комнате, он разделся до нижнего белья и улегся в постель. Было ли это симптомом подавленного «я» или просто любопытством, но он взял в руки пульт дистанционного управления и включил канал кабельного телевидения, программу новостей. Через семь минут он увидел самого себя выходящим из своего кабинета.

— Леди и джентльмены, вы только что видели одну из самых необычных пресс-конференций, на которой присутствовал ваш корреспондент. Не просто необычную, но необычно одностороннюю. Член Палаты Представителей первого срока из Колорадо поднял вопросы общенационального значения, но отказался сообщить, каковы его выводы. Он просто ушел. К его чести следует сказать, что он отрицает «игру на зрителя», ибо не уверен, что собирается остаться в Вашингтоне. Тем не менее, его высказывания были по меньшей мере провокационными…

Видеозапись неожиданно прервалась, и на экране появилась ведущая программы:

— Сейчас мы включаем Министерство обороны, где, как мы понимаем, заместитель министра, ответственный за стратегическую оборону, собирается сделать заявление. Слово вам, Стив.

Появилось изображение темноволосого с расплывчатыми чертами лица репортера со слишком большим количеством зубов. Он уставился в камеру и сказал:

— Заместитель министра Джаспер Хефлефингер, которого вытаскивают на свет Божий, как только кто-то нападает на Пентагон, ринулся в щель, открытую конгрессменом — как его? — Хенриком из Вайоминга — где это? — Колорадо! Перед вами заместитель министра Хефлефингер.

Еще одно лицо. С тяжелым подбородком, но все же красивое лицо мужчины, волевое лицо с копной серебристых волос. И с голосом, которому позавидовали бы самые именитые радиоведущие сороковых годов.

— Я говорю конгрессмену, что мы приветствуем его заявление. Сэр, мы хотим того же! Предотвращение катастрофы, приверженность свободе…

Мерзавец продолжал говорить обо всем и ни о чем, ни разу не коснувшись вопросов эскалации вооружения и политики сдерживания.

«Почему я? — внутренне закричал Кендрик самому себе. — Почему я? Черт с ним! Со всем!» Он выключил телевизор и вызвал Колорадо.

— Привет, Менни, — сказал он, услышав голос Уэйнграсса.

— Парень, ты чего-то стоишь! — завопил старик в трубку. — Значит, я все-таки правильно тебя воспитывал!

— Заткнись, Менни, я не хочу быть в этом дерьме.

— А чего ты хочешь? Ты видел себя по телевидению?

— Именно поэтому я хочу уйти. Забудь застекленные паровые бани и бельведер внизу у ручьев. Мы займемся этим позже. Давай вдвоем махнем в Эмираты, конечно же через Париж… Может быть, пару месяцев проведем в Париже, если захочешь. О’кей?

— Нет, не о’кей, ты, паршивый клоун! У тебя есть что сказать, вот и говори! Я всегда учил тебя: потеряли мы контракт или нет — говори то, что ты считаешь правильным… О’кей, о’кей, может быть, мы немного и жульничали, но мы делали поставки! И мы никогда никого не лажали при расширении поставок, даже если нам приходилось платить!

— Менни, это не имеет никакого отношения к тому, что происходит здесь.

— Имеет, и самое непосредственное! Кстати, я уже начал строить эти паровые бани на террасе, да и планы для бельведера внизу у ручьев уже готовы. Никто не может остановить Эммануэля Уэйнграсса, пока он, к своему полному удовлетворению, не закончит своих проектов.

— Менни, ты невозможен!

— Это я уже когда-то слышал…

Милош Варак шел по усыпанной гравием дорожке парка под названием «Ручей у скалы» к скамейке, с которой открывался вид на ущелье. По ущелью неслись воды притока реки Потомак. Это было удаленное от бетонных тротуаров тихое местечко, которое облюбовали летние туристы, желавшие укрыться от жары и удрать подальше от суматохи городских улиц. Как и ожидал чех, спикер Палаты Представителей был уже там. Он сидел на скамейке, спрятав седые волосы под ирландской шапочкой, козырек которой наполовину закрывал его лицо; болезненно худую фигуру укутывал ненужный в этот знойный августовский день плащ. Спикер явно хотел, чтобы его никто не узнал. Варак приблизился и заговорил:

— Мистер спикер, для меня большая честь встретиться с вами.

— Сукин сын, ты, иностранец! — Исхудалое лицо с темными глазами и дугообразными седыми бровями было сердитым, но в то же время беззащитным. — Если ты — поганый посланник коммунистов, тебе не на что надеяться, Иван! Я не собираюсь баллотироваться на следующий срок. Я вне игры, в январе все будет кончено, капут, а что случилось тридцать или сорок лет назад, мне на это начхать. До тебя дошло, Борис?

— У вас была выдающаяся карьера, вы были созидательной силой в этой стране, которая стала и моей страной. А насчет того, что я русский или агент восточного блока, то скажу вам лишь одно: последние десять лет я боролся и с теми, и с другими, и об этом знает довольно много людей в нашем правительстве.

Серые глаза политика изучающе смотрели на