Пожарский - Дмитрий Володихин

Поляки устали. Поляки потеряли немало своих бойцов, сражаясь с Шейным. Поляки поистратились. Поляки, наконец, страшно охолодали от февральских морозов. Владислав двинулся было вперед, да застрял под крепостью Белой. Гарнизон ее храбро бился. Вражеских бойцов укладывали огнем со стен, секли на вылазках. Воевода, князь Федор Федорович Волконский, проявлял твердость в переговорах, отвергая предложения сдаться.

Ситуация стала переворачиваться зеркальным образом. Белая могла стать для Владислава тем, чем Смоленск стал для Шейна. В польском тылу набухла турецкая угроза, как в русском набухала татарская. Ослабленная королевская армия могла в любой момент подвергнуться нападению русской силы с фланга, из-под Можайска. Потери росли, успех отдалялся.

Черкасскому с Пожарским пришла пора наносить удар, не так ли?

Но кем?!

Можайские полки по-прежнему заметно уступали войскам Владислава в численности.

Между тем воеводам добавилось забот. Пространство между Калугой, Можайском и Смоленском наполнилось казачьими шайками — как во времена недоброй памяти Смутного времени. Ратникам Черкасского и Пожарского приходилось заниматься тем, что сейчас назвали бы «ликвидацией бандформирований».

Войско сильно дезорганизовала долгая бездеятельная стоянка у Можайска, а еще того больше — голод, неустройство. В марте город страшно пострадал от пожара, сгорели склады с припасами. Пожарский криком кричал в донесениях Михаилу Федоровичу: «Ноне я… на твоей государевой службе и с людишки помираю голодною смертью — ни занять, ни купить!»[376] Армия получила немного сухарей. Как видно, их не хватало. Пожарский завел кабаки, чтоб хоть так поддерживать «ратных людей» продовольствием. О выгоде для него лично и речи быть не может: князь истратил целое состояние, обеспечивая доставку припасов к Шейну.

Фураж добыть оказалось в принципе неоткуда. Дворяне сетовали: «Промыслу над литовскими людьми нет, а проелись конским кормом не у службы».[377]

Голодные весенние месяцы: запасы, сделанные осенью, исчерпаны, до нового урожая далеко. Ни грибов, ни ягод. Слякоть.

Холода. Распутица. Если бы Можайская армия двинулась на поляков, то произошло бы сражение полумертвых от голода людей с полумертвыми от голода людьми.

На фоне обоюдной немощи Владислав запросил Москву о переговорах…

Летом 1634 года можайская армия вернулась в Москву.

Смоленская война окончилась Поляновским миром. По условиям мирного договора Россия вернула Серпейск, а Владислав навсегда отказался от претензий на русский престол, но удачным финал масштабного вооруженного противоборства не назовешь. Смоленск остался за Речью Посполитой. Прочие города, занятые русскими полками, пришлось вернуть неприятелю. А главное, стратегический результат войны не оправдал возлагавшихся на нее упований: огромный расход казенных средств, немалые людские потери, а главные задачи не решены!

Гора родила мышь.

Что же касается лично князя Пожарского, то ему не пришлось биться на главном направлении, и никаких великих побед седой воевода не одержал. Но он честно вышел против поляков, когда позвал его государь, обеспечил сопротивление врагу, в тяжелых условиях полгода выстоял под Можайском. Иными словами, нигде не сплоховал и не утратил чести.

Дмитрий Михайлович Пожарский окончил свои ратные труды с лучшим итогом, нежели вся страна окончила войну. Больше ему воевать не придется.

Очевидно, итоги воинской деятельности князя государь оценил положительно. Его даже призвали участвовать в переговорах. Московское правительство небезосновательно считало: присутствие Пожарского покажет полякам — Россия готова и дальше вести противоборство с оружием в руках. К счастью, этого не понадобилось.

Весной 1635 года происходило торжественное одобрение Поляновского договора, и на этой церемонии Дмитрий Михайлович держал «мису» с крестом. Давая клятву не нарушать договорных статей, этот крест целовал царь Михаил Федорович — но уже из рук князя A.B. Хилкова. На торжестве разгорелся грандиозный местнический скандал, в котором Пожарский принял участие. Князь требовал приравнять его место на церемонии с местом Хилкова. В сущности, он хотел уравнения себя с Хилковым. Тот явно стоял выше в местническом отношении, но сам люто местничал против людей еще выше себя. Государь, разозленный неладами в ответственный момент, удовлетворил просьбу Пожарского: князь заслужил поощрение хотя бы тем, что полгода простоял с армией против поляков, так за службу ему и честь…

Вообще, на Дмитрия Михайловича, как только он вновь приблизился к ратной службе, моментально обрушился каскад местнических тяжеб. Весной 1632 года с ним тягался «судья» в новонабранных «иноземских» полках Василий Васильевич Волынский. Поскольку Пожарский не стал вторым воеводой у Шейна, дело потеряло смысл.[378] Во время сбора войск на ржевско-можайских позициях (зима 1633/1634) с Дмитрием Михайловичем сцепился князь И. Ф. Шаховской, а летом 1634 года, когда русская армия возвращалась из-под Можайска, — Б. Г. Пушкин. С Шаховским дело решилось быстро и жестко: его посадили в тюрьму, наказывая за бесчестье Пожарского, а потом все равно заставили отправиться с отрядом к нему под команду.[379] Б. Г. Пушкина защищал его дядя, старинный местнический неприятель Дмитрия Михайловича — Г. Г. Пушкин. Требования Пушкиных выглядели справедливыми, и сначала правительство решило удовлетворить челобитье. Но Пушкины переусердствовали, выдвигая всё новые претензии. В итоге их жестоко наказали, пояснив: «Для государева дела!» Иначе говоря, при столь тяжелых военных обстоятельствах не стоило столь много думать о личной выгоде.[380]

Пожарского защитили, поскольку он-то радел о государственном интересе, а местнические амбиции Пушкиных мешали ему делать дело.

Родня

Жизнь средневекового русского аристократа невозможно понять, не зная судеб его родственников. Человек того времени, особенно знатный человек, гораздо глубже был погружен в жизнь семьи, чем это принято в наши дни. Его успех приносил благо многочисленным близким людям, его неудача могла печально сказаться на любом из них. В этом смысле семейству Дмитрия Михайловича повезло. Делая шаг за шагом к высотам большого вельможества, он, словно мощный корабль, возносил на своей спине множество «шлюпок» — детей и родичей.

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский был вторым ребенком в семье.

Первой родилась его сестра Дарья. Она вышла за князя Никиту Андреевича Хованского — представителя более знатного рода, чем Пожарские. H.A. Хованский скончался в 1609 году — известна надпись на каменной крышке его саркофага. 4 июня Дмитрий Михайлович отдал «по душе» своего зятя деревню Елисеево и полдеревни Черепово.[381] Перед кончиной Хованский принял монашество с именем Нифонт. Но его вдова, княгиня Дарья Михайловна, во инокини стричься не пожелала. Она надолго пережила своего мужа. Более того, пережила она и Дмитрия Михайловича, хотя родилась на 5 лет раньше него. На смертном одре князь завещал ей иконы. В ту пору старшей сестре Пожарского было уже порядка 70 лет…