Пожарский - Дмитрий Володихин

Первая застава приветствовала Филарета в Можайске, вторая — в Вязьме, третья — в Звенигороде. Всякий раз аристократов, стоящих во главе «встречи», сопровождали архиереи, монастырские власти и свита из множества дворян.

Вскоре Филарет принялся подтягивать к себе главные нити государственной власти. Митрополичий сан он быстро сменил на патриарший. Новой почестью, может быть, даже более важной, чем приглашение на обед к государю, стало приглашение на обед к патриарху. Благоволение, выказанное новым политическим лидером страны — именно политическим, а не только духовным, — дорогого стоило. Так вот, князя Пожарского приглашал к себе и Филарет.[366] Первое время патриарх, скорее всего, недоумевал: как могли ничтожного Пожарского назначить ему на «встречу»?! Да кто такие были Пожарские еще в 1610 году, когда государев отец оказался польским пленником?! Но Филарету объяснили заслуги Дмитрия Михайловича, и он согласился: да, этого человека стоит привечать, и от местнических «обвинок» тоже защищать его стоит. Дельных воевод мало, дельных управленцев мало, а Пожарский — хорош.

Дмитрий Михайлович время от времени оказывается втянут в местнические разбирательства. Но если прежде люди невысокого происхождения пытались нагло вышвырнуть его из местнической иерархии, то с середины 1620-х у него иное положение. Князь твердо «вписан» в «лестницу» местнических счетов, притом на довольно высоком уровне. А вместе с ним туда «вписано» и его семейство. Пожарским остается вести повседневную борьбу за свое положение — такую же, какую ведут все прочие вельможи московского двора.

В марте 1622 года Пожарский пошел на местничество с государевым свойственником боярином князем Юрием Яншеевичем Сулешовым. Спор зашел по поводу того, кто должен сидеть на старшем месте у царя за праздничным столом. Дмитрий Михайлович подал челобитную: «Велел ему государь быти у своего государева стола с боярином со князем Юрьем Еншеевичем Сулешевым, а преже сего на боярина на князь Юрья Еншеевича бил челом в отечестве боярин князь Григорей Ромодановской; а по родству князь Григорей ему князь Дмитрею мал, и ныне бы в том его князь Дмитрееву отечеству порухи не было. И государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Русии и отец государев, святейший патриарх, велели сказать князь Дмитрею, что боярин князь Григорей Ромодановской бил челом на боярина князь Юрья Еншеевича Сулешева не делом и ему про то отказано. И князь Дмитрей, по государеву слову, сел под князь Юрьем…» На Пожарского обиделся его родич, тот самый князь Г. П. Ромодановский, и царь определил: пока им «…мест нету, а где им велят быть вместе, и тогда им государев указ будет»[367].

Иначе говоря, Пожарский проиграл дело, но это было «мягкое» поражение, мало изменившее его статус при дворе.

Зато весной 1627 года Пожарские страшно разгромили Волконских. Сыновья князя, Петр и Федор Пожарские, стояли рындами во время дипломатического приема. Другими рындами, «честию ниже», были молодые князья Федор и Петр Федоровичи Волконские. Они осторожно, со странными оговорками подали челобитную на Пожарских… и в результате на три дня оказались узниками тюрьмы — за «безчестье».[368]

Службы Пожарского высоко оцениваются не только в смысле доброго отношения, доверия, почета, но и материально.

К началу 1640-х годов Дмитрий Михайлович владеет 2157 четвертями «старых вотчин». Притом среди этих обширных земель обнаруживаются и те вотчины, которые его предки когда-то раздали монастырям. Кое-что, как становится ясно из завещания князя, он выкупил у иноческих обителей, а кое-что вернулось к нему непонятно каким образом. То ли князь просил государя обменять монастырям старые его родовые вотчины на другие земли, а эти выменянные села и деревни пожаловать ему, то ли его предки вели когда-то хитрую земельную политику.

Из-за опричнины, политических казней, Казанской ссылки, перевода старинных областей вотчинного землевладения в государев двор древняя наша аристократия боялась, что у нее конфискуют земельные владения. По этой причине она пускалась в разного рода хитрые комбинации с монастырями. Жертвуя земли обителям, русская знать обставляла сделки разного рода лукавыми оговорками, и частично земля (или хотя бы доходы от нее) оставалась под контролем вотчинника-жертвователя. Так, в 1572/1573 годах князь Ф. И. Пожарский с сыном Михаилом (дед и отец Дмитрия Михайловича) отдали сельцо Калмань Троице-Сергиеву монастырю. «А взяли здачи» — 400 руб.[369] Иными словами, почти что продали землю, а не пожертвовали. «Нестабильная политическая ситуация в России в 1560–1570-е годы, — пишет историк землевладения М. С. Черкасова, — вселяла неуверенность в сознание многих знатных феодалов…» Опасаясь за судьбу своих вотчин, они раздавали землю обителям, но «…многие князья, передавая свои земли в монастырь, оставляли их у себя «до живота». Возможно, это и позволяло им как-то обходить… законодательство. В таких случаях не всегда с точностью до года удается установить, с какого же все-таки времени данная вотчина стала полной собственностью монастыря. На практике некоторые вотчины могли удерживаться в пределах семьи не одно поколение».[370]

Помимо старых вотчин за Пожарским числится еще 5318 четвертей «выслуженных вотчин» и 1166 четвертей вотчин купленных. А для таких покупок надо было иметь огромный доход. К ним добавлялась без малого тысяча четвертей поместных земель, притом в 1640 или 1641 годах он получил в поместье сельцо Буканово Серпейского уезда явно не за военные заслуги, а за административные. Это 205 четвертей земли — отнюдь не бедное пожалование.[371]

Как можно убедиться, на закате жизни Дмитрий Михайлович — весьма богатый землевладелец. От службы он никогда не наживался. Более того, честно выслуженное состояние Пожарский время от времени бросал на латание хозяйственных дыр, обойденных вниманием государственных казначеев. Средства свои он тратил на государственные нужды нередко: платил за транспорт при перевозке хлеба в действующую армию, нанимал лошадей для встречи посольств и даже покупал пищали для защиты Спасо-Евфимьева монастыря от татарских набегов.

Вероятно, князь до такой степени был слит со своей страной и со своим народом, что считал личным долгом входить в подобные расходы.

Это не столь уж необычное поведение для старомосковского вельможи: так поступали многие. Но и не норма. Среди знатных людей, живших при первых Романовых, известно немало любителей направить казенный доход под крышку собственного сундука…