Любовь - только слово - Йоханнес Зиммель

Дом, в котором сейчас проживает Геральдина, старый. Квартира находится на четвертом этаже. Звоню. Открывает мне миниатюрная дама и недоверчиво изучает меня.

— Простите за вторжение, Геральдина сказала мне, что ее мать сняла здесь на некоторое время квартиру. Я очень благодарен вам за то, что вы заботитесь о Геральдине в отсутствие ее матери, потому что…

— Что значит — она сняла квартиру? Она сняла комнату. Проходите вперед. Здесь темно. Лампочка перегорела.

Это типично для Геральдины. Она всегда врала, всегда преувеличивала.

Фрау Беттнер открывает одну из дверей.

— К вам пришли, фрейлейн! — Она пропускает меня. — Чай сейчас принести?

— Да, пожалуйста!

Это голос Геральдины. Через секунду я вижу ее. Кровать Геральдины стоит у окна. У нее слишком яркий макияж, она одета в черную кружевную ночную рубашку. (Где же гипсовая повязка?) Она сидит в кровати на высоко поднятых подушках. Перед кроватью стоит стол, празднично накрытый на две персоны. Цветы, разноцветные салфетки. Дешевый фарфор. Поднос с песочным тортом. Сигареты…

Дверь за мной закрывается.

Геральдина улыбается. У нее бледное лицо, впалые щеки, но выглядит она лучше, чем я думал.

— Привет, — говорю я.

Она еще улыбается, но слезы уже бегут по ее щекам. В окно я вижу церковь, кладбище, огромное серое каменное здание, похожее на ящик (это, может быть, неврологическая клиника), позади грязный серый Майн.

— Оливер, — говорит Геральдина. И еще раз шепотом: — Оливер…

Она протягивает руки.

Рот ее открывается. Я наклоняюсь и быстро целую ее.

Получается так: я хочу быстро поцеловать ее, но она крепко обхватывает меня, губы ее присасываются к моим, и поцелуй получается долгим. Она закрыла глаза. Дыхание ее учащено. Я не закрываю глаза и смотрю на неврологическую клинику, церковь и серый Майн. Это самый неприятный поцелуй в моей жизни.

Наконец это закончилось.

Геральдина вся светится.

— Оливер! Я так рада! Всему! Я поправилась невероятно быстро, врачи говорят, что это просто чудо! Позвоночник сросся как нужно. Гипс уже сняли. Смотри! — В следующее мгновение она снимает с плеч ночную рубашку. Груди ее дрожат. В глазах Геральдины появляется знакомый мне безумный блеск. — Погладь их… Поцелуй их…

— Эта Беттнер может появиться в любой момент…

— Только один раз… быстро. Пожалуйста, пожалуйста. Ты знаешь, как я ждала этого…

Я целую груди. Она стонет. В эту минуту снаружи раздаются шаги. Я едва успеваю плюхнуться в кресло. Геральдина натягивает одеяло до самого подбородка. Входит фрау Беттнер, приносит чай, ставит чайник, не говоря ни слова, бросает на меня злой взгляд и уходит.

— Что с ней?

— Не с ней! С тобой!

— Что?

— Губная помада на лице у рта. — Я провожу тыльной стороной ладони по лицу. Ладонь становится красной. Геральдина смеется.

— Садись ко мне.

— Послушай, я не хочу скандала…

— Всего лишь сядь ко мне. Подержи мою руку. И ничего больше. Я бедная плутишка. Я бы ничего не смогла. У меня все болит… Иди же!

Сажусь на кровать. Наливаю в чашки чай. Держу ее руку. Она не отрываясь смотрит на меня. Я стараюсь изо всех сил не смотреть на нее. Мокрый снегопад на улице усиливается. Хочу протянуть ей чашку.

— Оставь! Это я уже могу и сама. Смотри! — Она показывает, насколько она в состоянии самостоятельно держать чашку. — Я уже могу стоять и ходить, сама наклоняться. Но вот бегать пока не могу.

— Как прекрасно, Геральдина!

Я не выдерживаю ее взгляда, улыбаюсь и осматриваю комнату, в которой стоит безвкусная мебель и фарфоровые фигурки, на стене висит картина, где изображен альпийский ландшафт. С оленем.

— Здесь у тебя очень мило.

— Брось шутить!

— Нет, на самом деле…

— Здесь отвратительно! Не говори так! Эта комната. Эта старуха! И вид из окна… Ты все это находишь привлекательным?

Глоток чая. Но поможет ли чай и дальше? Мне нужно поговорить с Геральдиной. Сейчас. Не откладывая. Сразу. Нет, не сразу.

Еще несколько минут.

Какая же ты, Оливер, трусливая собака. Такая жалкая, трусливая собака.

Глава 11

Теперь уже и она гладит мою руку, и одеяло соскальзывает вниз. Если только она свою ночную рубашку не…

Рубашка тоже соскальзывает…

— Ты думаешь о старухе, да?

— Да.

Геральдина высоко поднимает ночную рубашку.

— Она… она в любой момент может войти снова.

— Ты сладкий!

— Как это?

— Потому, что ты так обо мне думаешь.

Вниз, вверх гладит ее рука мою, вниз, вверх.

— Геральдина, разве ты не сказала по телефону, что твоя мать сняла квартиру?

— Моя мать! — Редко приходилось видеть на ее лице столько горечи.

— Что случилось? И где она вообще?

— В Берлине, у своего мужа. С Нового года.

— Но все думали, что она будет жить с тобой.

— Да, она обещала мне это. Когда я была еще в больнице. Потом она привезла меня сюда. Квартира? На какие шиши? Денег нет, мы должны экономить. — Геральдина пожимает плечами. — Ты знаешь, ее второй муж терпеть меня не может. Он посчитал, что мне вполне будет достаточно одной комнаты. Она спала на тахте, пока находилась здесь. До тех пор, пока он не заставил ее вернуться. «Тебя и так уже долго нет. Или я, или твое чучело». Телефон стоит в коридоре. Я могла слышать все, о чем они спорили. Но в Берлин она все-таки полетела! — Геральдина передразнивает свою мать. — «Сейчас тебе уже намного лучше, моя маленькая. И я могу спокойно оставить тебя на фрау Беттнер». — И добавляет уже своим голосом: — Потом еще полчаса жалоб и причитаний. Что ей следует подумать о своей личной жизни, что в настоящее время она должна быть особенно осторожна, чтобы не злить приятеля в Берлине, так как он ревнив, что они еще не привыкли друг к другу и он выходит из себя от гнева, и, наконец, поскольку мой отец поступил так…

— Как он поступил?

Слава богу, что мне не приходится говорить все время.

— Я же говорила тебе, что к Рождеству он должен был прибыть с мыса Канаверал?

— Да. И что же?

— На первый взгляд это был спор. Они все время кричали друг на друга. Отец хотел, чтобы мать согласилась на развод. Тогда он смог бы работать в Германии в каком-то институте. Мать сказала, что развода не даст. Отец в ответ на это залепил ей пощечину. И это в святой вечер! — Геральдина смеется. — После раздачи рождественских подарков. Они оба были немного пьяны. Напротив в углу стояла новогодняя елка. Мать выла так громко, что старуха хотела вызвать полицию. Это было самое прекрасное Рождество в моей жизни. А как отметил его ты?

— Очень похоже. Что же было после пощечины?

— Целых два часа они еще спорили. «Ты виноват. Нет, ты. Ты это сделал. Ты это сделала. Что у тебя было с этой лаборанткой в Новосибирске? А ты, до чего дошла ты с этим комиссаром, или ничего не было?». И дальше в том же духе. Обо мне забыли совершенно.

— И что?

— Ничего. Отец улетел обратно в Штаты уже на второй день рождественских праздников. «Счастливо оставаться, мой бедный ребенок». Во время каникул мне вновь будет разрешено поехать к нему, представь себе. Он сказал, что страшно соскучится тогда по мне.

— Если бы он имел родительские права, то смог бы снять квартиру и заботиться о тебе.

— Да, действительно! Но он считал, что мать в конце концов не бросит меня на произвол судьбы, ведь тогда я осталась бы одна и нуждалась бы в услугах медсестры. А здесь всегда была фрау Беттнер. И потом, у него не так много денег.

— Он врет?

— Все врут. Отец Вальтера тоже.

— Как это?

— Вальтер навещал меня. Через два дня после скандала. Ты знаешь, что с ним случилось?

— Да. Его отец хочет уехать в Канаду. И Вальтер должен покинуть интернат, потому что больше нет денег на обучение.

— Нет денег на обучение? Говорю тебе, они врут. Все родители врут. Вальтер вспоминал, что произошло на самом деле. То, что у его отца нет миллионов, это ясно! Но он устал от своей старухи! Он полюбил более молодую, симпатичную женщину. И при этом прекрасно знал, что его жена ни под каким видом не покинет Германию, так как здесь, где-то на юге, живут ее родители. Тогда отец Вальтера сказал себе: «Отлично! Уеду с этой молодой в Канаду и освобожусь от своей старухи!»

— А Вальтер?

— Ему они предоставили свободу выбора. Свобода выбора! Отец знает, как Вальтер любит свою мать. Дело было беспроигрышным. Все сложилось просто замечательно. Папа уже в Канаде. Красотка тоже. А Вальтер уехал с матерью к ее родителям. Теперь он ходит в школу. Думаю, в Аугсбурге. Или в Ульме. Так вот они поступают… Замечательно, не правда ли?

— Бедный Вальтер!

— А ты? А я? А Ганси? — Она назвала и Ганси! — Но я не хочу перед Господом проливать по нам слезы и говорю тебе: когда я вырасту, буду мстить!