История Нины Б. - Йоханнес Зиммель

Йоханнес Марио Зиммель

История Нины Б

Памяти Милы Блеховой

«Тот, кто хочет есть за одним столом с дьяволом, должен иметь длинную ложку».

ПРОЛОГ

У него было много врагов. Но самым злейшим из них был я. Многие его ненавидели. Но никто — сильнее меня. Многие всего лишь желали ему смерти. Я же был готов привести это желание в исполнение — убить человека, которого безгранично ненавидел.

В тот день подходящий момент настал. Его я ждал долго. Я все никак не мог решиться на это. Но сейчас встал вопрос о моей жизни — и о его.

В тот день, 7 апреля, в Баден-Бадене уже было очень жарко. Мягко очерченная, окруженная лесами долина, в которой был возведен этот город, улавливала силу молодого весеннего солнца и удерживала ее в своей темной плодородной земле. В городе уже расцвело множество цветов — желтых, синих и белых. Ведя тяжелый автомобиль по Лихтенталераллее, я смотрел на берега сонливо бурчащей Оосы, покрытые примулами и первоцветами, крокусами и фиалками. Я вел его машину — одну из трех, принадлежавших ему, и она подходила ему больше других — надежный, огромных размеров черный «Кадиллак» с белыми ободами на шинах.

У людей на улицах были приветливые лица. Женщины в легких пестрых платьях загадочно улыбались. На некоторых из них были легкомысленные шляпки. Тем утром, когда я ехал в полицейский комиссариат, чтобы подать заявление, я видел множество таких легкомысленных шляпок. «Вот и открылся весенний шляпный сезон», — подумал я.

Мужчины, многие уже без плащей, в серых, светло-коричневых, светло-синих или темно-синих костюмах, провожали женщин долгими взглядами. Им некуда было торопиться. В этот весенний день в Баден-Бадене никто никуда не спешил — кроме меня. Меня подгоняла ненависть — невидимый неслышно работающий часовой механизм, который я сам привел в движение, и ни ему, ни мне было уже не избежать этого часа «X».

На аллее, под старыми, запыленными кленами, играли дети. Они гоняли пестрые обода и катались по кругу на маленьких велосипедах. По воздуху летали мячи. Голоса детей звучали радостно и беззаботно. Среди них было несколько французов, я слышал, как они кричали друг другу:

— Armand! Armand! Rends-moi la bicyclette!

— Mais non, Loulou! Laisse-la moi encore un peu![1]

На повороте в зеркале заднего вида отразилось мое лицо. Оно было совершенно белым. Я выглядел больным: под глазами темные синяки, абсолютно бескровные губы, на лбу выступили капельки пота. Я снял фуражку и вытер пот. Фуражка была серая, такая же, как и мой двубортный габардиновый костюм. Рубашка из поплина тоже была серая. Галстук был темно-синий, полуботинки — черные. Я служил у него водителем и был одет именно так, как должен быть одет водитель человека, именовавшегося Юлиусом Бруммером.

Его полное имя было Юлиус Мария Бруммер. Но знали об этом очень немногие. Однажды зимней ночью, на какой-то автостраде он как бы невзначай сказал мне:

— Мое появление на свет ужасно разочаровало мою мать. Она очень хотела девочку, Марию. Когда родился я, мать очень переживала. Наверное, в отместку за это она и дала мне женское имя…

Наконец я добрался до отеля «Атлантик».

На террасе, в тени массивного солнечного тента с красно-белыми полосами, уже завтракали несколько гостей. Стены отеля, свежевыкрашенные в темно-желтый тон, оттеняла влажная темно-зеленая живая изгородь под террасой. Напротив отеля темнели большие витражи казино. Сквозь цветущие деревья розовела огромная раковина курортного оркестра. Все было очень красочно. Воздух вибрировал. Наступающий день обещал быть очень жарким.

Я нажал на газ. Время подгоняло. Мне надо было успеть подать заявление и спешить, чтобы…

Когда я подошел к полицейскому, стоявшему на пороге полицейского комиссариата федеральной земли на улице Софиенштрассе, он улыбнулся и поднес руку к фуражке в знак приветствия. При этом он смотрел на буквы на левой стороне моего френча. Большинство людей, когда меня видят, смотрят именно туда: на золотые буквы «J» и «В». Это начальные буквы его имени и фамилии. Юлиусу Бруммеру нравились его имя и фамилия — по крайней мере их начальные буквы. Он приказал прикрепить их всюду — на своих земельных участках, доходных домах, на вилле; на трех автомобилях, на яхте, а также на одежде всех его служащих. У его жены было множество украшений, которые она могла постоянно менять. Но одну драгоценность она не могла снять: несколько лет назад ювелир намертво закрепил на ее щиколотке тонкий золотой браслет, на котором были выгравированы две буквы…

— Что вам угодно? — спросил полицейский.

— Я хочу подать заявление.

— Вы что-то потеряли?

— Почему вы так решили?

— Мне показалось, что вы хотите дать объявление об утраченной вещи, — сказал он, глядя на буквы «J» и «В».

— Вовсе нет, речь идет о подаче заявления о совершенном преступлении.

— Левый подъезд, второй этаж, комната тридцать один.

— Спасибо, — сказал я.

Здание было построено в середине прошлого века, лестничные ступени покрашены белой известковой краской, что выдавало прусскую расчетливость.

На втором этаже, на двери комнаты 31 была прикреплена табличка:

ПРИЕМ ЗАЯВЛЕНИЙ

Остановившись у этой двери, я подумал о Нине, жене Юлиуса Бруммера: я любил ее, и знал за что. Затем я подумал о Юлиусе Бруммере: я ненавидел его, и знал за что.

О Нине я подумал вскользь — о ее муже размышлял достаточно долго. Я думал о том, что я его ненавижу больше, чем люблю Нину, значительно больше. Я никого не смог бы полюбить так сильно, как я ненавидел Юлиуса Бруммера. Если бы мои чувства по отношению к Юлиусу Бруммеру преобразовались в иную форму энергии, то ее хватило бы на возведение кафедрального собора или строительство плотины гидроэлектростанции.

Я провел указательным пальцем по золотым буквам на груди. Они были гладкие и холодные. Коснувшись их, я обрел силу, которой мне недоставало, чтобы постучать в дверь комнаты 31.

Итак, я постучал.

Все-таки ненависть — мощная штука.

— Войдите! — послышался мужской голос.

Большая и гостеприимно обставленная комната была совершенно не похожа на кабинет какого-то чиновника. По всей видимости, курортный город Баден-Баден учитывал стремление своих гостей к прекрасному, в том числе и в полицейском учреждении. На картинах, висевших на стенах, были изображены сцены охоты в английском стиле. Господа в красных пиджаках и кружевных жабо из белого шелка, в черных брюках и сапогах с серебряными пряжками мчались на быстрых скакунах по осенним лугам, где охотничьи собаки гонялись за всевозможным зверьем.

Комната 31 была обставлена современной мебелью, причем достаточно рационально. Пара удобных мягких кресел с обитыми подлокотниками зеленого и коричневого цветов, стеллажи из светлого дерева, заставленные делами, широкий письменный стол из лиственницы. Стол стоял перед открытым окном, через которое в комнату, минуя широкие плечи сидевшего мужчины, проникал солнечный свет.

Когда я вошел, он двумя пальцами что-то выстукивал на маленькой пишущей машинке. Перестав стучать, он опустил руки и взглянул на меня:

— Слушаю вас.

Сняв фуражку, я слегка поклонился:

— Меня направили к вам. Я хочу подать заявление.

Сидевший за письменным столом симпатичный молодой человек лет тридцати сделал приглашающий жест в направлении стоящего рядом с ним кресла. Я сел, закинув ногу на ногу и положив руку на край письменного стола, стараясь выглядеть непринужденно. У чиновника были густые темные, коротко стриженные волосы, стоявшие ежиком, светло-голубые глаза и большой чувственный рот с неправдоподобно красными губами. На нем были серые фланелевые брюки и бежевая спортивная куртка. Зеленый галстук не подходил к расцветке куртки, но с рубашкой, как и с мокасинами, все было в порядке.

Как и всегда, взгляд чиновника, скользнув по моему лицу, остановился на буквах «J» и «В» из 18-каратного золота. Рассматривая их, он сказал:

— Я дежурный комиссар уголовной полиции Кельман.

— Моя фамилия Хольден, — спокойно начал я. — Роберт Хольден.

— Вы проживаете в Баден-Бадене, господин Хольден?

— Нет, в Дюссельдорфе. Здесь я проездом. Я шофер и привез сюда моего шефа на лечение. Моего шефа зовут Юлиус Бруммер.

— Вот как, — тихо ответил Кельман. По его сдержанной реакции я сделал вывод, что комиссар полиции очень вежливый человек. Разумеется, он знал Юлиуса Бруммера. Большинство людей в Германии знали Юлиуса Бруммера, так как последние полгода он был героем первых полос многих газет. Можно сказать, что он был известен не менее многих кинозвезд. Фотографии его широкого, похожего на толстый блин лица с белесыми глазами-пуговицами и выцветшими усами постоянно появлялись на страницах газет и иллюстрированных журналов и в еженедельных итоговых телевизионных передачах. Фотографии и статьи сообщали, что его арест потряс общество в Дюссельдорфе, что после его сенсационного освобождения из-под стражи фракция социал-демократов в бундестаге направила парламентский запрос… Короче, Юлиус Мария Бруммер был известной личностью.