История Нины Б. - Йоханнес Зиммель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Идите в больницу и скажите.
Он был похож на несчастного ребенка:
— Я не могу этого сделать. У меня нет разрешения. Через полчаса отходит мой поезд. Я должен уехать из Дюссельдорфа…
— Кто вы? — спросил я. Человек выглядел голодным и больным. У него не хватало нескольких зубов, и, когда он говорил, изо рта вылетала слюна.
— Господин Бруммер знает меня. Моя фамилия Дитрих.
— Дитрих?
— Да. Он ждал моего звонка. Что-то случилось?
— Это не с ним. С его женой. Самоубийство.
— О боже! Из-за этого?
— Из-за чего «из-за этого»?
— Вы не знаете, из-за чего?
— Я вообще ничего не знаю, — ответил я.
Он смотрел на меня. В его глазах была мольба о помощи:
— Что же мне делать?
Я пожал плечами.
— Такие, как я, всегда вляпываются в дерьмо, — с горечью произнес он. — Задания, приказы, предписания и директивы. Никто не думал, что его жена может покончить с собой. И вот заварилась эта каша! — Он с надеждой посмотрел на меня: — Приятель, можно вас попросить кое-что передать господину Бруммеру?
— Можно.
— Скажите ему, что его друг здесь. Его друг из Лейпцига. Он привезет материал. Завтра во второй половине дня. В семнадцать часов.
— Куда?
— В район Хермсдорфской развязки, на автостраде, на выезде в сторону Дрездена.
— В советской зоне?
— Разумеется. — Он громко чихнул. — Мне нужно сматываться, пока меня здесь не застукали. Не знаю, стоило ли мне вам это говорить. Но теперь мне все равно, хоть раз надо подумать и о себе. Это отвратительная работа. Все разваливается. Вся организация в заднице.
Из радиоприемника раздавался звук саксофона…
— Хермсдорфская развязка, выезд в сторону Дрездена, в семнадцать часов, — сказал я.
— Он должен быть там точно в это время.
— Хорошо.
— Его друг будет держать в руках черный портфель. На нем будет черный прорезиненный плащ. Как у меня. Вы запомните?
— Не беспокойтесь.
— Да мне уже все равно. Я сыт по горло. — Он опять чихнул.
— Будьте здоровы, — сказал я.
— Скотство, — с грустью заметил он. — Это может стоить мне жизни. У вас есть сигарета?
Я протянул ему пачку.
— Можно взять две?
— Возьмите все.
— Я не люблю стрелять, но у меня как раз все закончились.
— Да ладно, — сказал я.
Он выбрался из машины.
— Отличная машина, — на прощание он попытался быть учтивым. Он погладил мокрые от дождя золотые буквы «J» и «В», прикрепленные на капоте. — Простой человек никогда не сможет иметь такую. Пока, приятель.
— Спокойной ночи, — сказал я.
Он быстро пошел вниз по улице — тощий, больной, в брюках с вытянутыми коленями и в стоптанных ботинках.
Саксофон перестал наигрывать слоу-фокс.
— А сейчас, уважаемые дамы и господа, Рей Торро исполнит свой новый шлягер «Два счастливых сердца на Лаго-Маджоре»…
Я вылез из машины и пошел под дождем к входу в больницу, чтобы найти Юлиуса Бруммера. По всей видимости, его жена пока не умерла.
8
Это была католическая больница.
Монахини ходили в белых широких платьях и таких же белых широких чепцах; меня удивило, что в такое время их было здесь очень много. Они торопливо двигались по лестницам и по коридору, некоторые катили перед собой небольшие тележки с лекарствами. Это были очень приятные монахини, и у них было много дел в ту ночь. Рядом со входом на месте вахтера также сидела монахиня. Она была толстая и в очках. Я спросил ее о господине Бруммере.
— Он у своей жены, — ответила она, опустив газету, которую читала перед этим. Рядом с ней лежал старый пес и печально смотрел на меня. Он дрожал и вилял хвостом. — Собакам запрещено входить в больницу, — объяснила толстуха.
— Как себя чувствует госпожа Бруммер?
— Неважно, — ответила она, — надо молить Бога, чтобы он простил ей этот тяжкий грех.
Я не сразу понял, что она имела в виду, но затем догадался: тяжкий грех — это самоубийство, и не только по мнению этой монахини, но и вообще как таковое. И еще я подумал о том, что сам очень давно не молился. Последнюю молитву, которую я припоминаю, я произнес в одном подвале, когда в дом попала мина. Но, возможно, это вообще была не молитва…
— Мне надо поговорить с господином Бруммером, — сказал я. — Я его водитель.
— Поднимитесь на второй этаж. Налево по коридору, в частное отделение. Обратитесь к ночной дежурной.
На лестничной клетке было множество ниш, в них стояли раскрашенные фигурки святых в рост ребенка. Лики их отливали золотом. Мужчин-святых было мало, женщин было гораздо больше, и перед каждым стояли вазы с цветами. Я громко шагал по ступенькам. Поблизости от меня раздался тихий звон колокольчика.
Ночную сестру частного отделения я нашел в комнате для дежурных. Она была молода и красива, но строга и серьезна.
— Господин Бруммер у своей жены. — Она стояла перед шкафчиком с медикаментами и разбирала упаковки с ампулами. Свет синей лампы под потолком падал прямо на нее.
— Она выживет?
— Это знает только Бог. — Она нашла то, что искала — упаковку с ампулами веритола, — и пошла по освещенному синим светом коридору. Я последовал за ней. Чтобы произвести на нее хорошее впечатление, я сказал:
— То, что она сделала, — большой грех.
— Смертельный грех. Да простит ее Бог!
— Аминь, — сказал я.
— Кислородная камера не помогла. На сердечные стимуляторы она тоже не реагирует. Пульс падает. Доктор Шустер попробует провести переливание крови.
— А что это такое?
— Мы заберем у нее две трети ее собственной крови и заменим ее донорской. Для этого доктор Шустер введет ей прямо в сердце веритол.
— Значит, шанс у нее еще есть?
— Очень небольшой, — сказала она и, отворив белую дверь, верхняя половина которой была застеклена, вошла в палату. Дверь за симпатичной монахиней сразу же захлопнулась.
Я подошел к стеклу, которое с внутренней стороны было не полностью прикрыто белой занавеской, и увидел молодую сестру, пожилого врача и Юлиуса Бруммера. И вдруг я испугался, как никогда в жизни. Страшно было не то, что я там увидел, а то, что из всех людей на свете смотреть на это должен был именно я…
Все трое стояли у постели молодой женщины. Она лежала на спине и была в глубокой коме. Светлые волосы рассыпаны по подушке, синюшное лицо и белые бескровные губы. Синие веки прикрывали глаза, рот был открыт. Если Нина Бруммер и была красивой женщиной, то сейчас этого никак не скажешь. Она выглядела так, как будто была мертва уже несколько часов.
Врач и сестры готовились к переливанию крови. Они придвинули металлическую стойку, на которой была укреплена емкость с донорской кровью, прикрепили резиновые манжеты и стеклянные трубочки к верхней части правой руки Нины. За всем этим наблюдал ее муж. Ко мне он стоял спиной.
Затем врач приподнял простыню, обнажив Нину до бедер. У нее было плотное красивое тело и большая грудь. Врач склонился над Ниной, слушая биение ее сердца, в то время как сестра вскрывала одну из ампул. Шприц вбирал в себя желтый как мед веритол. Врач приставил иголку шприца к белой коже груди Нины Бруммер…
Я отвернулся — мне вдруг стало плохо. У меня больше не было сил смотреть. Я знал эту женщину, я ее знал.
Я направился вдоль по коридору к маленькой больничной часовне. Здесь был небольшой алтарь и скамья для молебна. На алтаре возвышалась фигура Мадонны с ребенком. Тревожно мерцающий огонь двух свечей падал на четыре цветка. Перед молельной скамьей стояли три ряда стульев. Стулья были жесткие, без обивки. Слева от входа в часовню, в эркере, я заметил еще один алтарь, поменьше. Здесь стояли два мягких стула. Я подошел к одному из них. У меня кружилась голова. Я глубоко вздохнул, чтобы избавиться от головокружения, но сердце продолжало учащенно биться. Раскрашенная Мадонна с ребенком на руках свысока взирала на меня.
Вот, оказывается, как коротка жизнь вранья. Я хотел убежать от прошлого, но оно настигло меня здесь, в этой тихой больнице. Я смотрел на Мадонну и думал: почему ты не даешь мне успокоения? Да, я нагрешил. Но я за это и страдал, да, я страдал.
Каменный лик Мадонны свысока взирал на меня…
«За что, — думал я, — за что?»
Казалось, что все идет хорошо, — вплоть до того момента, когда я посмотрел через стекло двери больничной палаты. Там я увидел ее, Маргит, я увидел свою жену, еще не совсем воскресшую.
То, что я сейчас записываю в дневник, может показаться какой-то фантастикой, но это истинная правда. Это было ее тело, это было ее лицо, ее белокурые волосы, это были брови Маргит. Там лежала Маргит — и в то же время не Маргит, а чужая богатая женщина, Нина Бруммер.
И все же… она выглядела так, как выглядела Маргит после того, как я это сделал, и до того, как меня уволокли как дикого зверя.