Колесо превращений - Николай Петри

— Жалость, Милавушка, доброе чувство — оно душу лечит, не стыдись его. Может, через жалость-то и поможешь ты своему дружку бестелесному…

Больше нигде Милаву не спалось так легко и привольно, как у бабы Матрены. Не помня своего дома, кузнец только в этой старой небогатой избе чувствовал себя по-настоящему счастливым. Спокойствие, умиротворение нисходили на него здесь.

ШЕПОТ?

— Что он узнал о врачебных советах касательно сердца?

— Он теперь знает, что кроме духовного воздействия ему постоянно нужно иметь наготове и средства вполне материальные.

— Прежде всего, необходимо сделать так, чтобы он понял — при чрезмерных сердечных напряжениях следует менять направление мыслей, ибо они, подобно потоку горному, могут изменять весь окружающий ритм.

— И еще. Он должен усвоить: полный покой при напряжении сердца недопустим уже потому, что полного покоя не существует…

— А как быть с малыми из Тонкого Мира, которые приходят к нему?

— Если они придут с помощью, он не должен прогонять их — они могут удержать стрелу зла, направленную в его сердце…

Иногда Милав просыпался со странным чувством, будто кто-то очень близкий и дорогой долго беседовал с ним по важным вопросам, но суть беседы терялась, возникало лишь подсознательное сожаление об утраченном знании. Так было не всегда. Достаточно редко он помнил разговор отчетливо, хотя самих собеседников ни разу не смог представить себе даже мысленно. Сначала Милав опасался подобных воспоминаний, думая, что это проделки Аваддона. Но потом чувство опасности притупилось, подозрительность растаяла, и теперь любой фрагмент, неожиданно всплывавший в его сознании, он воспринимал как откровение, не имеющее ничего общего с его «всезнанием».

Неделя пролетела стремительно. Настала минута расставания. Баба Матрена не плакала — только всхлипывала редко да быстро шептала непонятные слова и водила руками вокруг Милава и Ухони. Потом принесла что-то в старческих, сморщенных от времени и бесконечных трудов ладонях и быстро повесила на шею кузнецу.

— Никогда не снимай этого амулета — ни перед сном, ни перед баней! заговорила баба Матрена. — Сила в нем разная, а готовила я его из растений да корешков, что вокруг горы Таусень произрастают. Вам те края немного знакомы…

Перед разлукой присели. Даже Ухоня пристроился на маленькой скамеечке, поджав полуаршинный хвост. Все помыслили о дальней дороге.

— Ну что ж, соколики, — вздохнула старушка, — идите. И да пребудет с вами моя молитва!

В остроге Выпь их уже ждали. В памятной гридне собрались Тур Орог, Вышата, Ярил-кудесник, Милав, Ухоня. Немного в стороне, но тоже вроде как за общим столом, сидел Лионель де Кальконис, «обросомонившийся» до того, что стал отзываться на имя «Ленька Декальков» (наверное, местные острословы таким образом урезали слишком непонятную и длинную фамилию бывшего сподвижника Аваддона). Кальконис выглядел совсем не так, как должен выглядеть плененный враг. Он был одет достаточно богато, хотя и не роскошно, лицо и руки ухожены, словно он продолжал состоять на службе у заморского чародея. Только лицо его изменилось — не осталось на нем былой надменности и высокомерия. Перед кузнецом сидел иностранец, жаждущий поскорее вернуться на родину. В общем, Кальконис произвел на Милава двоякое впечатление: вроде бы и раскаялся бывший Рык и даже изъявил желание «исправить зло, сотворенное им по недомыслию», но, с другой стороны, чужая душа — потемки, и неизвестно, какие песни запоет сэр Лионель, оказавшись вдали от росомонов в окружении народа, открыто симпатизирующего Аваддону.

На этот раз споров не было — все давным-давно оговорено, и не раз. Правда, Вышата так и не смирился с тем, что Тур Орог не позволил ему идти вместе с Милавом, и воеводе вновь пришлось убеждать своенравного тысяцкого.

— Да пойми ты, — говорил воевода несколько раздраженным тоном, нельзя тебе вместе с Милавом: за эти годы ты столько кружил по границам, что тебя теперь там каждая собака узнать может.

Вышата только сопел в ответ и искал всевозможные варианты.

— Меня можно немного изменить, — не слишком уверенно предложил он, обрезать волосы, бороду отрастить…

— У тебя отродясь бороды не было! — возразил Тур Орог.

— Ну, тогда наклеить, как у балаганщиков.

— И долго ты с такой бородой проходишь? А вдруг она отклеится в самый неподходящий момент?

— Ну… — У Вышаты кончились аргументы, и он обиженно замолчал.

— Выходит, Милав один отправляется? — спросил кудесник, и непонятно было: с осуждением он говорит это или просто размышляет вслух?

— Почему же один? — возразил Тур Орог. — До самой страны вигов его будет сопровождать Вышата (тысяцкий тяжело вздохнул) с сотней гридей, а дальше… — Воевода ненадолго замолчал. — А дальше они пойдут втроем: Милав, Ухоня и Лионель де Кальконис.

Глаза сидящих за столом обратились к бывшему «сподвижнику» Аваддона. Кальконис почувствовал себя под таким перекрестным огнем весьма и весьма неуверенно и поспешил заверить всех в своей абсолютной лояльности.

— Вы можете на меня положиться, — забормотал он торопливо, — я все сделаю, чтобы священная миссия Милава-кузнеца увенчалась успехом…

Вышата с сомнением посмотрел на воеводу. Его взгляд красноречиво говорил: «Да вы только посмотрите на эту хитрую физиономию — он только и ждет момента, чтобы удрать!»

Тур Орог, выдержав взгляд тысяцкого, обратился к Кальконису:

— Сэр Лионель, вы помните наш уговор?

— А как же, уважаемый Тур Орог, — откликнулся Кальконис. — Я должен проводить Милава до самой земли Гхот, и там, если пожелает сам Милав, он может отпустить меня.

— А если он не захочет отпустить тебя?

— Я вернусь вместе с ним, и тогда вы сам решите — заслужил ли я прощение.

— Верно. А что будет, если ты рискнешь нарушить уговор и сбежишь или захочешь предать Милава?

— Я… Я не знаю… Вы не говорили об этом… — с дрожью в голосе проговорил Кальконис.

— Конечно, не говорил. — Тур Орог загадочно замолчал. — Это знает только Милав. Одно скажу: участь твоя тогда будет не просто печальной… Понял?!

— П-понял… — заикаясь, ответил Кальконис. — Но я все-таки хочу заявить, что не за страх я буду выполнять возложенную на меня обязанность, а только из чувства долга.

Слова бывшего философа на собравшихся не произвели никакого впечатления — они прекрасно помнили «расторопность» Калькониса в бытность его «компаньоном» мага. Сэр Лионель это понял и коротко добавил:

— Я не сбегу…