Колесо превращений - Николай Петри

Намуто только языком цокал, во всем соглашаясь с чернокнижником. Милав со страхом посмотрел на Поющего, лежавшего рядом с ним. Нагин перехватил его взгляд и усмехнулся.

— Ты не должен бояться своего оружия, только ты всегда помни о том, что Поющий не позволит тебе оборвать ни одну человеческую жизнь!

— Но почему?! — воскликнул удивленный Милав. — На земле столько подлецов, негодяев, предателей, убийц, которые много хуже самого жестокого зверя!

— Не могу я тебе ответить, — задумчиво произнес Нагин. — Посох сделан давно. Очень давно! Быть может, в то далекое время людей было так мало, что даже у самого ничтожного из них нельзя было отнять жизнь…

Еще два долгих месяца — февраль-снежень и март-зимобор — Милав изнурял себя тренировками. По совету Намуто кузнец теперь и спал вместе с Поющим, изготовив для него специальный чехол, в который, как в ножны, вкладывался посох в сложенном состоянии. Ножны можно было закрепить и на спине, и на широком кожаном поясе. Ухоня по этому поводу даже поссорился с Миланом.

«Ты с этим посохом сутки напролет не расстаешься», — сказал он как-то обиженным голосом и исчез в тайге на несколько дней.

«Приревновал он меня к посоху, что ли?» — недоумевал Милав.

Мудрый Якау Намуто на свой манер успокоил Милава:

— Ухоня не смотли — его плохо понимай. Сэйен — завой, все понимай!

… Два раза за все это время их навещал кудесник. Новости приносил неутешительные — запад бурлит. Повсюду растут секты «Пришествия Избавителя». Разбитые обры стекаются в землю Виг и оттуда во всеуслышание грозятся раздавить росомонов. Назревает что-то серьезное.

И Милав принял решение.

Едва апрель-снегогон искупался первым дождиком, по поводу которого в народе говорят: «Первый апрельский дождь воза золота стоит», — объявил кузнец о своем намерении идти в острог Выпь к воеводе.

Чернокнижник не отговаривал, он лишь попросил подождать неделю — хотел кое-какие свои особые секреты Милаву поведать на самый последний случай, «когда и мать далеко, и отец во сырой земле перину себе взбивает». Милав согласился — знания чернокнижника были настолько обширны и разнообразны, что даже «всезнание» Милава им всегда уступало.

Прошла и эта неделя, и Милав с Ухоней собрались в дорогу.

— Помни о моем наказе касательно Поющего, — сказал Нагин.

— Милава, хасю казать, — говорил Намуто, смешно коверкая слова росомонов, — усеник ты халасо. Нет стыдана мне тебя. Если не встлетимся будя сяслива, долга-долга!..

Милав обнял старика, чувствуя, как разрывается от предстоящей разлуки его сердце. Встал возле понурого Ухони, осмотрел скит, бывший его домом столько долгих и трудных месяцев. Поклонился до самой земли своим учителям и дрогнувшим голосом произнес:

— Не поминайте лихом Милава-кузнеца и Ухоню бестелесного.

И зашагал рядом с ухоноидом по влажной от стаявшего снега тропинке.

Глава 6

ЛЕНЬКА ДЕКАЛЬКОВ

В остроге Выпь ни Вышаты, ни воеводы не оказалось. Старшина крепости сообщил, что они «отъехали на неделю по очень важному делу». А какое, спрашивается, нынче самое важное дело, если не западные рубежи? Поэтому Милав, посоветовавшись с Ухоней, решил эту неделю провести у бабы Матрены сам же обещал, что без ее благословения пределов края не покинет. Вот и пришло время сдержать слово.

… Больше года прошло с тех пор, как покинули они подворье бабушки Матрены. Несколько раз они получали с оказией весточки от сердобольной старушки. Сама-то баба Матрена грамоты не разумела, поэтому приветы передавала на словах. А что можно передать на словах, да еще через чужого человека? Вот и получалось, что все эти долгие месяцы они почти ничего друг о друге не знали. Болело у Милава сердце за старушку — годы ее большие, а тут впереди разлука маячит долгая, да и края, в которые лежит их путь-дорожка, не отличаются особенным гостеприимством.

Встреча была шумной и радостной, хотя не обошлось без угроз бабы Матрены «сотворить ужасный приворот» на голову кудесника за то, что довел «Милавушку» до состояния «скелеты мертвечинской». Милав, как мог, успокаивал старушку:

— Да не волнуйтесь вы так — были бы кости, а мясо нарастет!

— Во-во, доберусь я до костей Ярилки-то, не посмотрю, что он всеми уважаемый старец! Это ж надо так над человеком измываться! Да от тебя и половины того Милава, что уходил отсюда, не осталось!! Ну да ничего, за эту недельку я откормлю тебя — справным в поход свой отправишься!

Милав только руками разводил — переубедить бабу Матрену в вопросах питания было невозможно.

… Вечером, когда благодатное солнышко уползло за синеву гор, сидели Милав с бабой Матреной на крыльце и следили за тем, как многочисленные соседские ребятишки «обкатывают» Ухоню. Зрелище было презабавным: частичная материальность позволяла детям вполне осязаемо забираться на спину уссурийскому тигру и кататься на нем до тех пор, пока хитрый Ухоня не становился невидимым, — тогда детвора с хохотом валилась на землю, а потом принималась отчаянно искать ухоноида. Да только попробуй найти Ухоню, если он стал, словно слеза, прозрачный! Но детворе только того и надо — бегают, спотыкаются, хватают друг друга и при этом неистово визжат.

— Любят детишки Ухоню… — задумчиво произнесла баба Матрена.

— И он их жалует, — отозвался Милав. — Я, наверное, больше из-за него и иду к гхотам, — вновь заговорил он после долгого молчания. — Вы же сами видите — меняется он на глазах. Быть может, еще несколько лет — и не сможет он изменить выбранного облика, так и останется жить до скончания века животиной хищной. Жаль мне его…

— Жалость, Милавушка, доброе чувство — оно душу лечит, не стыдись его. Может, через жалость-то и поможешь ты своему дружку бестелесному…

Больше нигде Милаву не спалось так легко и привольно, как у бабы Матрены. Не помня своего дома, кузнец только в этой старой небогатой избе чувствовал себя по-настоящему счастливым. Спокойствие, умиротворение нисходили на него здесь.

ШЕПОТ?

— Что он узнал о врачебных советах касательно сердца?

— Он теперь знает, что кроме духовного воздействия ему постоянно нужно иметь наготове и средства вполне материальные.

— Прежде всего, необходимо сделать так, чтобы он понял — при чрезмерных сердечных напряжениях следует менять направление мыслей, ибо они, подобно потоку горному, могут изменять весь окружающий ритм.

— И еще. Он должен усвоить: полный покой при напряжении сердца недопустим уже потому, что полного покоя не существует…