Баронесса Настя - Иван Дроздов

— Но как ты узнала?

— Позвонила в Германию. Радист на яхте — мой приятель, Он меня связал в фон Линцем.

Фира подхватилась и побежала оглядывать все комнаты. А вернувшись, вцепилась в локти Насти и горячо зашептала в лицо:

Я слышала, всё слышала: Роберт хочет сделать тебя наложницей, как он поочередно тащил в постель всех наших девчонок. Говорил, это нужно им для практики, для усвоения приёмов любви. И тебя хочет так же… Но скажи: тебе это нужно, нужно? У тебя жених, беги от Роберта, а я вам помогу…

Дверь распахнулась, и с палубы вошёл моряк, пожилой, с усами.

— А, помощник капитана! Что вы нам скажете? Где мой кузен? Он что, не знает, что невежливо пригласить на яхту дам и оставить их в одиночестве?

— Срочные дела. Мне велено вам доложить. Не прикажете ли подать чаю, кофе или фруктов?

Подайте и то, и другое, и третье, и ещё вина и шоколада.

— Слушаюсь!

Моряк вышел.

У Роберта сейчас горячка, он со всей Германии тащит деньги. Банкиры там боятся русских, и все ценности, всю валюту качают по нашим каналам — в Америку, Аргентину, Бразилию… Но больше — к нам, в Майами, и на Кубу. Деньги нужны им для новой войны.

Но зачем война? Кому нужно убивать молодых парней?

— Наивная! Я вижу, ты ничего не смыслишь в политике. Америке, Англии, Японии нужна нефть, а нефть — на Ближнем Востоке и в России, Если мы не возьмем её силой, то русские и арабы станут богатыми, а мы нищими. Неужели ты думаешь, что Америка это допустит? Мой дядя — банкир, у него активных денег четырнадцать миллиардов.

— Но твой дядя болен, и тётушка больна…

— Ну это уж… — Фира сверкнула чёрными выпуклыми глазами, — Дядя потому и болен, что беспокоится о капитале. А тебе я скажу, и ты это хорошо запомни; несколько банкирских домов плетут паутину вокруг Роберта, хотят опутать, захомутать. Быть с ним рядом опасно, — он как солнце: подлетишь к нему — крылышки опалишь. Завтра я всё устрою для твоего побега. Будут билеты на самолёт — в Мюнхен, Цюрих, — куда захочешь.

— В Москву полетим.

— В Москву?.. Зачем тебе, немке, Москва? Ну, да ладно: Москва так Москва. Закажу билеты на троих,

И на собаку.

В соседней комнате послышались мужские голоса. Это были Роберт и капитан.

На следующее воскресенье на вечер была снова назначена прогулка на яхте. Был проложен маршрут и определено время плавания — трое суток. Роберт пригласил друзей; несколько семей из Майами, артистов из театра оперетты, четырёх девочек из тётушкиной школы. Прилетевшие фон Линц и Пряхин тоже получили приглашение. И как только они ступили на корабль и разместились по отведённым им каютам, Фира пригласила их к себе в трёхкомнатную каюту–салон, ранее принадлежавшую тётушке Брохенвейс, а теперь торжественно подаренную любимой племяннице.

Фира была дочкой младшего брата Брохенвейс, с младенчества воспитывалась в доме бездетной тётушки, а Роберт являлся сыном умершего в молодости среднего брата дядюшки, Между кузеном и кузиной подспудно, по мере приближения смерти тётушки и дядюшки, закипала борьба за обладание одним из крупнейших состояний в Америке. Им, конечно, можно было пожениться, но об этом не было и речи: ни тётушка, ни дядюшка не хотели этого. Роберт был молод, умён и красив. Он рассчитывал жениться на новых миллиардах и удвоить, а то и утроить свои капиталы. Тётушка разделяла эти планы, но с тем условием, чтобы её капиталы после её смерти перешли в собственность Фирочки. Жаль только, что до сих пор никто не знал размеров тётушкиной доли, — скряга–дядюшка хранил в сейфе своё завещание, — но все подозревали, что и дядюшка, и его племянник плетут интриги вокруг нежеланной и постылой девчонки, — вплоть до объявления её прихваченной болезнью Дауна, то есть умственно дефективной. И Фира чутьём дрессированной овчарки слышала за своей спиной нечистую игру, но, конечно же, не могла соперничать в интригах со всесильным Робертом. Впрочем, несколько миллионов наличными у неё имелось. Часть из них она готова была потратить на судей и адвокатов.

Эпизод с фон Линцем и Пряхиным был её первым серьёзным шагом в борьбе за свои интересы.

Фон Линц прилетел в Майами под именем австрийского банкира Лизенберга, а Пряхин — его секретаря Иоганна Дюрера.

Фон Линц явился к Роберту с повинной и с горячим стремлением вновь вернуться в ложу и служить «братьям», как служил он им всю войну. Роберт тепло принял его.

— Я верил, что вы вернётесь. Ведь вы же знаете: покинуть нас — равносильно самоубийству. — При этом он пристально и благосклонно посмотрел на Пряхина: дескать, ты молодой, запомни это, — А теперь идите к моей кузине, она вас ждёт.

Провожая их взглядом, Роберт подумал: «Генералу мы найдем дело в новой Германии, а этого русского молодца покрепче привяжем к ложе и, может быть, дадим в жены одну из птичек тётушки Брохенвейс. Молодой, умный, при нашей–то помощи стремительно пойдёт наверх».

Возможно, следовало женить его на Фире. Тогда бы она жила в России и не претендовала на часть наследства. Была у него и такая мысль: породниться через неё с ещё одним банковским домом — Чикагским, например, или Детройтским. Но тогда возможны интриги, потянутся руки к его миллиардам. Где–то стороной шли мысли о тайном сговоре за его спиной Пряхина и Насти. Чувствовал, знал: тянутся они друг к другу, но допустить развития их отношений никак не мог. Настя, как заноза, всё глубже вонзается ему, Роберту, в сердце, сладко томит и манит. Он в эти дни только и думает о ней и ничего другого не может придумать, как только держать её возле себя в роли секретарши. Но это до женитьбы. Жениться же он может только на деньгах, и непременно на миллиардах. Он должен быть всесилен не только в ложе, но и в мире финансовом. Сейчас он контролирует Совет майамских банков, а должен возглавить империю — Майамскую, Чикагскую, Детройтскую… Может быть, его руки дотянутся и до Нью — Йорка.

Настя могла быть только невидимкой, певцом за сценой, — другой роли для неё не было. «Сегодня надо многое решить…» — думал он, ещё не зная хорошенько, что он будет решать и каким образом.

К нему в каюту собирались деловые люди — директора банков, их дочери. Роберт пригласил всех к столу. Началась деловая беседа, каждый имел здесь свой интерес, и разговор принимал всё более оживлённый характер. Роберт много ел и пил, — пил, причём, больше обычного, и это заметили его собеседники. В самый разгар беседы он неожиданно поднялся»

— Я выйду на палубу, освежусь.

Он пошёл на другую сторону носовой палубы. Ночь была тёплой, звёздной. Внизу, рассекаемые кораблём, шелестели волны. Близилась полночь. Он стоял у поручня носовой палубы, смотрел на дверь Фириной каюты и думал, как бы оттуда выманить Настю. И оторопел: Настя сама вышла из каюты и, не видя Роберта, встала у поручней недалеко от него. Роберт подошёл к ней и, горячо, взволнованно дыша, взял её за руки.